«Он щадил самолюбие аудитории.
Потом по кругу спрашивал, кому какие стихи пришлись больше по душе. Большинство отвечало: "Все".
Он досадовал на уклончивость ответа. Тогда выделяли "Белую ночь". Ливанов назвал "Гамлета".
Несыгранный Гамлет был его трагедией, боль эту он заглушал гаерством и ку-ражами буффона.
Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку…»
Если раньше, встретившись с Ливановым в доме Пастернака, Вознесенский преподнес ему свою книжицу с надписью: «Гениальному Борису Николаевичу Ливанову – единственному», то теперь он же тщился представить его просто-напросто… самоваром с медалями в пастернаковском застолье, которое окрестил «сборищем».
Но кто есть кто, по Вознесенскому, в этом «сборище» у Пастернака? Вот они, наперечет: С. Чиковани, П. Чагин, Ливанов, Асеев, Ахматова, Вс. Иванов, Рихтер, Нейгауз, Асмус, Ир. Андроников, Рубен Симонов.
И что бы вы думали? Для чего и для кого собрались здесь все эти люди?
«Он (Пастернак. – В. Л.) щедро дарил моему взору великолепие своих собратьев. У нас был как бы немой заговор с ним. Порой сквозь захмелевший монолог тоста я вдруг ловил его смешливый, карий, заговорщицкий взгляд, адресованный мне (уж мы-то – надо читать, – Андрюша, знаем всем им настоящую цену! – В. Л.), сообщающий нечто, понятное нам обоим».
И все это, по замыслу «мемуариста», должно было происходить в те времена, когда Николай Асеев иначе не произносил фамилию Вознесенский, как «Важнощенский». Кстати, о юных щенках и взрослых пустобрехах, которые из них порой вырастают:
«Он (Пастернак. – В. Л.), как сухая нервная борзая, за версту чуял строку…».
И здесь Вознесенский далек от правды. Известно, что у борзой очень плохое чутье, отличительные ее достоинства – острое зрение и скорость. Впрочем, о чем я? Добросовестность и точность у Вознесенского – как нюх у борзой.
Теперь обратимся к воспоминаниям Ивинской:
«Актер МХАТа Борис Ливанов исподволь, но достаточно определенно пытался внушить Б. Л., что тот прежде всего – лирический поэт, и потому неразумно уделять столько времени и сил роману. А тем более отстаивать право на его существование».
Читатель теперь понимает, насколько умышленно огрублено и примитивизировано Ивинской отношение моего отца к проблемам, возникшим вокруг пастернаковского романа. Но Ивинская продолжает:
«Тринадцатого сентября 59 г.