пленная вчера за тысячу рублей, все время
ломается. Спадает с ручки. И мне прихо-
дится помногу раз налаживать ее хитрый
механизм. Дорогие игрушки для богатых
лохов! Дурят наш народ, как хотят.
Адель все плавает. Я все на швабре
летаю.
А с потолка шикарного бассейна падает
штукатурка. По дорогим стенам и окнам
струится потный конденсат. А по углам
расползается зловещий грибок, любитель
влажности. Что-то не так сработали строи-
тели. Халтурщики!
Адель потеет во французской маске,
спрятав лицо в махровое полотенце. Она
лежит на диване в шелковых подушках.
Тут же ее Гена, в синем халате и с сигарел-
лой в зубах. Пялится в телевизор.
Я потею, протирая лестницу из ценно-
го бука, на трех этажах господского дома.
За эту буковую лестницу хозяева отвали-
ли миллион рублей. А она хрупкая и кро-
шится, как вафельные пирожные. На ней
уже оставлен четкий след от тапочка Гены,
как символ искренней веры хозяев в кри-
стальную честность строителей. И теперь
по лестнице все ходят бережно и босиком,
делая основной упор на поручни.
Сейчас я на уровне зала-студии, где раз-
леглись хозяева. Пот с моего лица льется
струями. Как конденсат по стенам их бас-
сейна. Поры открыты, кожа очищается!
Лицо сияет. Лучшая очистка для кожи,
между прочим! Натуральная.
Бутафорские очки сползли с моего мо-
крого лица. Косынка спала. Длинные шоколадно-
карамельные волосы рассыпались
по плечам. Мое бесформенное серое платье
из «Хуманы» сегодня в стирке. И я в узких
розовых брючках и в голубой футболке.
Чувствую, что он на меня смотрит.
У меня выражение лица предупредительно-
исполнительное, как и подобает настоя-
щей филиппинке. Маска, которую я не
снимаю уже почти месяц. У него… Да хрен
его знает, какое у него! Я не смотрю в их
сторону. Мое дело – швабра! И я продол-
жаю беззвучной и незаметной тенью пере-
двигаться по их дому.
Собакам от говядины и форели уже тош-
но. Они едят вяло и равнодушно. Я украд-
кой бросаю им сухарики и сыр. Но и от это-
го у них никакой радости.
Шерхан вообще воротит морду от миски.
И с любопытством наблюдает за черной
птицей с длинным оранжевым клювом, ко-
торая повадилась питаться с собачьего сто-
ла. И уже прописалась у вольера, на раз-
весистом дереве, а завидев меня, начинает
требовательно кричать, широко раскрывая
свой яркий клюв. И мне будто слышатся ее
каркающие слова:
– Маруся-я-я! Да-а-ай сыра!
Птица нагло ходит прямо у собачьей
морды,