Собралось уже много гостей. Пригласили и детей, но в залу их пока не пускали. Еще не совсем стемнело, но Лёля спустила портьеры, ей хотелось скорей вечера. Елка стояла посередине, темная и свежая. На столе лежали игрушки, яблоки и золоченые коробочки. Лёля вскакивала на стул, вешала апельсины, которые никак не хотели держаться, прикрепляла свечи. Высокий кадет ей помогал. С другой стороны два ученика старались привязать какую-то тяжелую бонбоньерку, что им никак не удавалось. Молодежь прибывала, и в зале становилось все шумнее. Особенно Лёля была весела: она радовалась елке и еще одному обстоятельству: сегодня первый раз пришел тот высокий, кудрявый ученик, что сидит в углу у рояля, смущенный и неловкий. Она дала себе слово, что он придет. Какой он смешной! Разве можно чуть не взрослому человеку так бояться мамаши? Ведь ему приятно здесь, ну и пусть идет туда, где ему приятно, он не ребенок. Право, этих мальчиков нужно учить быть людьми.
В углу на диване сидела мать Лёли, бледная, пожилая женщина, одетая в длинное черное платье. Лицо у нее было строгое, даже надменное. Она разговаривала с двумя гостьями и с приятным блондином лет тридцати пяти, сидевшим около нее. Блондин был ее дальний родственник, дипломат. У него случились дела в том же южном городе, куда Аюнины переехали полгода назад для здоровья Лёли.
– Мама, елка готова. Я позову детей, – сказала Лёля и убежала.
Дипломат произнес: «Красиво», и склонил голову немного набок. «Прекрасная вещь для детей елка…»
Лёля уже вернулась и услышала последние слова.
– В самом деле? Какую вы новость сказали, Николай Николаевич! Да и не для детей только, а для меня, и для всех, и вообще елка чудная вещь. Лучше елки только танцы да верховая езда, а больше ничего нет.
– Верно говорите, тетушка, согласен. Давайте-ка ручки ваши.
Николай Николаевич звал Лёлю «тетушкой», хотя она ему приходилась какой-то троюродной племянницей, и беспрепятственно целовал у нее руки.
Когда елка потухла и дети разъехались, Лёля вздумала устроить танцы, потом фанты. Лёле было девятнадцать лет, и из всего общества она была старшая; только ее двоюродному брату Коле, ученику восьмого класса, минуло двадцать да кудрявому Васе было девятнадцать с половиной.
Школьник-поэт с длинным носом, с торчащими волосами отказался играть в фанты: он добыл где-то чернильницу, поставил ее на рояль и писал стихотворение. Он был влюблен в Лёлю и в этот раз писал уже шестое стихотворение.
Вася Гольдберг был красивее всех, и всем барышням он нравился. Когда вышел его фант и ему пришлось быть «исповедником», одна барышня, черноволосая и некрасивая, предложила: «Давайте признаемся ему все в любви, господа!»
– Он поверит, – сказала другая. Лёля засмеялась:
– А ты боишься? Тем лучше, что поверит.
– Решено. Я иду первая.
Комната Лёли, куда удалился Вася, была большая, уютная, с темными обоями и мягкими коврами. Вася сидел у стола, наклонив голову. Лёля отлично умела притворяться. Она притворилась смущенной.
– Я скажу вам только одну вещь… Не знаю, сочтете ли вы это грехом… Я скажу вам, что вы мне очень нравитесь, очень, больше, нежели вы думаете…
Он пристально смотрел на нее и казался удивленным.
– Это правда, Лёля?
– Правда… Я не скажу больше ничего…
И она хотела уйти. Он остановил ее.
– Так это правда?
– Да.
– Вы хотите, чтобы я вам тоже сказал. Я скажу… Да вы сами знаете… Лёля, вы можете любить? Мне казалось, что нет… А я вас так люблю…
– Я могу сказать на это: «Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его…» Помните Катю? (Катя была та самая черноволосая и некрасивая барышня, которая предложила игру в фанты и, по слухам, была отчаянно влюблена в Васю).
– Лёля, и вы можете сравнивать…
Но Лёля уже убежала. Ей было так весело, что она подшутила над Васей. Она не хотела, чтобы он догадался о заговоре, и поспешила переменить игру.
Вася вышел довольный собою и вечером. Ему нравилась Лёля и хотелось, чтобы она влюбилась в него. Она такая насмешница, все в нее влюбляются, а она ни в кого. «Вот если б я мог, – думал Вася… – Да отчего я не могу ей понравиться? Смешно, если она влюбится в этого поэта Ренке или кадета глупого… Правда, ей не в кого было влюбляться, оттого она и не влюбилась»… Вася окончательно пришел в хорошее настроение и сильно возмечтал о себе. А по дороге домой насвистывал лезгинку.
Вася стал бывать у Аюниных каждую субботу. В первый раз после сочельника он шел с замиранием сердца: как-то Лёля его встретит? Обрадуется? Покраснеет? Ничуть. Она весела и смеется как прежде. А об исповеди точно совсем позабыла. Кокетничает с ним – но так же, как с другими; Николаю Николаевичу сама дает целовать руки, а стихи Ренке перевязала розовой лентой с длинными концами и положила на видное место.
Вася нахмурился, ушел сердитый и пропустил