Жернова. 1918–1953. Книга вторая. Москва – Берлин – Березники. Виктор Мануйлов

А мы смотрим, улыбаемся, будто так и надо, будто мы только об этом и мечтали. Пушкина с пьедестала сбросили, Толстого сбросили, Достоевского, Чехова… Мейерхольду памятник хотят поставить, аки Христу, чтобы высился над всей Москвой. А этот Мейерхольд в те поры, когда подвизался в императорских театрах, этаким пуделем вертелся перед великими князьями, мечтая заработать хотя бы «Анну», хотя бы десятой степени. Татарское иго? Не было татарского ига! – воскликнул в запальчивости Петр Аристархович. – Татары православных церквей не рушили, попам головы не рубили, свой взгляд на русскую культуру нам не навязывали. Жидовское иго – вот что у нас нынче на святой Руси! Похлеще татарского будет…

      Петр Аристархович вдруг всхлипнул и торопливо утер глаза ладонью. Отвернулся.

      Ни Лев Петрович, ни Петр Степанович не нашлись, что возразить старику. Да и спорить как-то не тянуло. Что касается Петра Степановича, так он вообще уже не знал, что думать о сегодняшнем дне, тем более о завтрашнем, и чудились ему вещи невероятные, которые с ним должны непременно приключиться, но с холопством своим, как ни было оно очевидно, соглашаться ужасно как не хотелось.

      Глава 13

      На другой день с утра Всеношный сидел за обычным канцелярским столом в одной из комнат Наркомата тяжелой промышленности и заполнял опросный лист. За последние пять-шесть лет он уже заполнил бессчетное число таких листов, к которым новая власть питает бесподобную слабость, всегда в душе иронизировал по этому поводу, но сегодня, пожалуй, впервые делал эту никчемную работу с удовольствием: позади оставались неизвестность и связанные с ней страхи, а впереди его ждала… впереди ждала Германия. Да-да! И это было удивительно.

      Дело в том, что всего несколько минут назад Петру Степановичу сказали, что он рекомендован в качестве специалиста для закупки технологического оборудования, что ему предстоит командировка в Германию – минимум как на полгода, что он может поехать туда не один, а с женой, – если у них, разумеется, есть с кем оставить на этот срок своих детей. У Петра Степановича было с кем оставить – с родителями, разумеется, – и он теперь старательно вносил в анкету свои данные и данные жены, а также данные своих и ее родителей и ближайших родственников.

      Весь день Петр Степанович провел в Наркомате, переходя из одного кабинета в другой, разговаривая с разными людьми, читал заявки промышленных предприятий, каталоги, проспекты, заполняя блокнот, который ему выдали здесь же, в Наркомате, вместе с самопишущей ручкой фирмы "Паркинс". Здесь же, в наркомате, он перекусил в буфете, а потом снова погрузился в бумаги, в разговоры, удивляясь, как крепко здесь все поставлено, каждый занят делом, с какой озабоченностью и деловитостью любой работник наркомата вникает в его проблемы.

      За этой беготней и писаниной как-то забылось все, что вызывало раздражение и неприязнь, он вдруг увидел нечто, что делало это раздражение и неприязнь мелкими и ненужными. Здесь Петр Степанович встретился с людьми,