– Тощая, кудрявая!
Я тоскливо закивала, высчитывая в уме шаги до выхода:
– Ну я пойду?
– Гра… гра… грамоту! – с трудом промолвил тот.
Мы с Динарой испуганно переглянулись.
– Какую, к лешему, грамоту? – пролепетала я.
– Твою!
Мысли мои метались в поисках пути к отступлению. Грамотку показывать было никак нельзя. Уж очень сложно объяснить стражам, отчего в ней черным по белому написано «профнепригодна, опечатана», а у пальца звездочки светятся. Твердо решив спастись благоразумным бегством, я крутанулась на каблуках, моментально заметив развалившегося на стуле старшину отряда – страшного человека, надо сказать: за несоблюдение правил он мог и лицензии любого мага лишить, и в карцер на трое суток упечь. Прикинув в голове перспективу провести ночь на нарах, я сдалась и с тяжелым сердцем вытащила из поясной сумки помятую надорванную бумажку.
Ваня грамоту изучал долго, цокал языком и старательно фокусировался на двоящемся документе.
– Слушай, – изумился он, дыша мне в лицо перегаром, – тут написано, что ты за… за… запечатана, в смысле, оп… оп… опечатана, а это что тогда?
Он попытался поймать пятерней хотя бы одну звездочку, дабы представить ее мне в качестве доказательства. Покосившись на старшину, я бодро соврала:
– Это фокус такой, я циркачка! – И виртуозно выхватила грамоту из влажных пальцев служки.
Тот недолго думая потянул за потрепанный уголок. С тихим шорохом бумажка разорвалась, превратившись в две неровные половины.
– Ой, – буркнул Ваня и отчаянно до слез икнул.
Перед глазами мелькнула картинка маленькой конторки в Совете и ухмыляющееся веснушчатое лицо секретаря, шестой раз выписывающего мне новые документы. Я так расстроилась, что, позабыв про субординацию, заголосила во всю силу своих легких:
– Пьянчуга несчастный! Ты мне документ порвал!
– Ты кого пьянчугой назвала? – Служка выпучил глаза.
– Тебя назвала! Залил зенки по самые бровки и учиняешь безобразие!
– Я залил зенки? – Парень даже ткнул себя пальцем в грудь, выпятив нижнюю губу.
После напряженной паузы по харчевне разнеслось страшное слово «дуэль», которое превратилось в нарастающий гул. Пьяный Петушков рухнул на шаткий табурет, словно слово было материально и могло сбить с ног. Я оторопело озиралась по сторонам, плохо понимая, отчего все будто с цепи сорвались.
Дуэли были строго-настрого запрещены уже не один десяток лет, но до сих пор являлись излюбленным зрелищем падких до скандалов московичей. Горячие боевые маги в пылу спора начинали