Я смотрел на белое холеное лицо собеседника и пытался найти в себе хоть какие-то симпатии к нему. Но не находил.
– Да что же я натворил-то, ваше благочестие? Если вы о том, что позавчера в храме Фоссано рухнула крыша, то я тут ни при чем. Хотя не могу сказать, что крыша мне нравилась, как и само здание. А если вы о том, что с моей крепостной стены случайно свалилась статуя Многоединого, так об этом уже все забыли.
Никер возвел глаза к потолку, а Огдин сердито пожевал губами, скрытыми бородой и усами.
– Только из-за моего хорошего к вам отношения я прощаю вам эти манеры, да и то потому, что мы наедине, господин барон. Я привык к вашей иронии, хотя до сих пор не могу понять, что делала статуя Многоединого на крепостной стене. Впрочем, оставим это.
Легкое раздражение наполняло голос жреца, ему никогда не нравился мой стиль разговоров. Но я потратил на Огдина круглую сумму и считал, что купил свободу общения с этим человеком.
– Так в чем я провинился на этот раз перед церковью, ваше благочестие? – с любопытством спросил я.
– Вы совершили ужасный поступок, – Огдин покачал головой, на которой прочно сидела круглая синяя шапочка. – Я едва упросил коллегию не применять к вам немедленного наказания. Это ведь не шутка – сжечь достопочтенного Ромуальда, настоятеля Храма-на-Холме!
Никер замер с полуоткрытым ртом. Его взгляд, устремленный на меня, говорил лишь одно: «Арт, когда ты успел это сделать?! Я ведь почти всегда был с тобой!» Но и я, признаться, был озадачен. Сжечь настоятеля одного из трех храмов Фоссано – это действительно не шутка.
– В каком смысле я его сжег, ваше благочестие? Насмерть сжег? – вежливо поинтересовался я.
– Конечно, насмерть. От него мало что осталось, только обугленные кости, – вздохнул Огдин.
Я подвигал свое кресло и смахнул со стола невидимую пылинку.
– Здесь какая-то ошибка, ваше благочестие. Я не сжигаю людей, даже тех, кто мне не нравится. Это – ваша прерогатива. Я закалываю, вешаю, рублю головы, но не сжигаю. И даже если бы мне захотелось предать достопочтенного Ромуальда изощренной казни, то я бы поборол это грешное желание. Мне часто хотелось раскроить ему череп, но даже и с этим желанием я справился!
Огдин поднял руки вверх и яростно затряс ими.
– Господин барон! Как вы можете так говорить о слуге Многоединого!
– Говорю только гипотетически, умозрительно, ваше благочестие. Чтобы подчеркнуть свою невиновность. Зачем мне ему раскалывать череп? Это ни к чему. Он и так уже мертв.
Огдин смиренно сложил руки на груди.
– Вы неисправимы, господин барон. Мне приходилось иметь дело и со сквернословами, и с богохульниками, и с еретиками, но вы – особенный случай. Подумайте о том, что вы будете делать, если вдруг не станет меня, вашего покровителя… Н-да… Но вернемся к нашей проблеме. Я