– Да так и так… Барон Винценгероде по-своему, да и по военным правилам, совершенно прав. По свойственной молодости удали и отваге я не в меру занесся, ну, и несу теперь заслуженную кару. Накрошил, так выхлебывай. Но всего горше мне все же расставанье с вами. Ведь от самого Бородина до вступления сюда, в Дрезден, я делил с вами голод и холод, радости и горе, труды и опасности. Черствый хлеб на биваке, запах жженого пороха и кровавая купель сближает людей между собой. И вот меня насильно разлучают с вами! Но расстаюсь я не с подчиненными, а с сыновьями и друзьями: в каждом гусаре я оставляю сына, в каждом казаке друга. Всю жизнь свою я не перестану вспоминать чудесные события, освятившие наше братство. Не поминайте же и вы меня лихом…
И он, удалый отчаянный партизан, заплакал! У всех у нас, разумеется, также слезы взор застлали. Пошли объятия, поцелуи, всякие пожелания и обещания. Когда же он затем пошел прощаться со своими нижними чинами, всех их равномерно слеза прошибла.
…Только что занес я в дневник вышеописанное, сижу в раздумье: как-то еще без Дениса Васильевича моя собственная судьба повернется? – как вдруг за мной его денщик.
– Ваше благородие! Полковник мой прислал за вами.
Обо мне, мелкой сошке, напоследок еще вспомнил!
– Что прикажете, Денис Васильич?
– А вот что, голубчик. Что на счет меня порешат в императорской квартире – одному Богу известно. Сюда-то я вряд ли вернусь. Так вот, скажи-ка мне: сжился ли ты уже в партии настолько, чтобы остаться, – тебя, как волонтера, насильно задержать не могут, – или же охотней со мной поедешь?
– С вами, Денис Васильич! Куда вы, туда и я.
– Так я и думал. В дороге мне компаньоном будешь, да и прокатишься даром.
– А как, Денис Васильич, – говорю, – быть с этой моей казачьей амуницией? Одолжил мне ее Никитин, когда был тяжело ранен…
– Да ведь вчера он, бедняга, помер?
– Помер, и завтра его хоронят.
– Упокой Господь его душу в селениях праведных! В новом чекмене какой ему уж прок? А тебе он на сем свете еще весьма пригодится.
Тут опять денщик:
– Ваше высокородие! Немцы вас спрашивают. Была то депутация от магистрата. Поднесла ему благодарственный лист за дисциплину в его партии, не токмо не грабившей жителей, а поддерживавшей в городе примерный порядок.
Почтовая коляска была уже подана, когда от генерала Орлова нарочный прискакал с вестью о благополучной переправе его на левый берег Эльбы.
– Колесо Фортуны! – Денис Васильевич воскликнул. – Еще бы несколько часов – и Старый Дрезден был бы тоже наш. А теперь кому-то достанется лакомая эта добыча?!
Отер глаза и вскочил в коляску.
– Едем, Пруденский. Пошел! Форвертс!
Пишу сии строки на ночлеге в неведомой деревушке по пути в главную квартиру. С непоколебимостью уповаю на правосудие и сердечную доброту государя императора, который неудержное молодечество в тяжкую виду бравому партизану не поставит.
Калиш марта 20. Благодарение