Володя пошел навстречу отцу.
– Ты обещал прийти через три дня, – издалека бросил он. – Прошло одиннадцать.
Ник не отреагировал. Стоял, гордо вскинув голову, и ветер трепал полы его плаща.
– Здравствуй, мой мальчик, – произнес он, когда Володя остановился в нескольких шагах. – Ты готов озвучить свое решение?
«Нет, мне это не нужно», – пронеслось в голове.
– Не люблю необязательность, – недовольно буркнул Володя.
– Ты решил?
«Нет! – хотелось крикнуть ему. – Нет, не решил. И не хочу иметь с тобой ничего общего. Как тебе можно верить, если ты не держишь слова даже в мелочах? Как доверять, если я о тебе ничего не знаю?»
Но он стоял и молчал. А перед ним возвышался Ник. Один, хотя и на людном тротуаре. Посреди искаженного, жуткого города, освещенного желтым противным светом.
Володя устало подумал, что отец устроил это специально, чтобы продемонстрировать возможности, которых у сына никогда не будет, если тот скажет «нет».
– Твое решение, – чеканя слова, произнес Николай.
Он казался сейчас Володе центром мироздания. Режиссером на пустой сцене. Богом, стоящим посреди небытия, оформленного под московскую улочку. Демиургом, размышляющим над устройством будущего мира.
– Я... – Володя запнулся.
Горло перехватило судорогой. Глупо отказываться от таких возможностей. И он сможет использовать дар во благо. Он останется человеком.
– Я согласен, – сипло произнес он.
Ник улыбнулся. Секунду Володя не видел ничего, кроме этой улыбки, а потом мир вокруг стал обычным. По ушам резко ударили звуки вечерней Москвы. Трамвай, уехавший совсем далеко, завернул за угол. И свет желтых фонарей стал не таким болезненно ярким.
– Правильный выбор, – произнес Ник, и в голосе его прозвучала самодовольная нотка.
Глава 4
Очередная кофейня сети, увековечившей в своем названии полотно французского живописца, имя которого мало кто вспомнит, находилась рядом с книжным магазином на Никитском бульваре. По всей вероятности, именно это соседство и отразилось на интерьере кофейного подвальчика. Стены зала украшали не бездарные копии, а довольно топорно сделанные портреты женоподобного Блока, хулигана Есенина, ядовитого Антоши Чехонте...
Даргри устроился под изображением Михаила Афанасьевича, который ему показался симпатичнее всей остальной писательской братии. По слухам, автор сакраментального: «напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...»[4] был обычным человеком и к магии касательства не имел. Хотя, видимо, где-то что-то узнал такое, чего простому смертному знать не обязательно. Иначе откуда столько фантазий?
Подошел официант. Даргри заказал коньяк и кофе. Пока несли рюмку, выудил сигариллы. Своего компаньона в извечном пиджаке спортивного кроя он встретил, слегка расслабившись.
– Приветствую, – кивнул Степан. – Я так понимаю, мне опять спиной к залу сидеть? Это, знаешь ли, неуютно.
–