Конечно, это был сон.
Но сон вещий, повторяющийся, отражающий реальное событие в жизни Петра Петровича Веселитского, чрезвычайного посланника и полномочного министра России в Крымском ханстве. Человек в узких сапогах склонился и положил руку с кривым кинжалом ему на грудь. Веселитский вновь близко увидел его лицо, изрытое оспой, и губы, раздвинутые в улыбке. Вместо передних зубов зияла чернота. Лишь клык справа торчал подобно острому камню. Мусульманин сказал:
– Сёвленызъ… Сёвленызъ дору.
– Истемейм!
– Хайырсызнын бири.
– Ёк-ёк, ве бир даа ёк!
– Алла макъсандынъа ириширсин…[1]
С этими словами человек в узких сапогах прижал оружие к горлу Веселитского, но не острием, а тупой его стороной. Чрезвычайный посланник начал задыхаться. Из последних сил рванулся он в сторону, выхватил заряженный пистолет, лежавший под подушкой. Теперь его мучитель не уйдет. Он покончит с этим раз и навсегда. Пусть лучше будет суд и наказание за убийство, чем эта ежедневная пытка. Курок взведен давно. Давно… Давно!
Тут действительный статский советник проснулся. Он увидел себя привалившимся к стене, с коротким дорожным пистолетом в руке. Стальной его ствол, украшенный насечкой, белел в мутном предутреннем свете. Подушка валялась на полу. Скомканное ватное одеяло напоминало фигуру неведомого зверя, изготовившегося к прыжку.
Запахнув халат, Веселитский открыл дверь на веранду, вышел и сел в кресло, поставленное у полки с цветочными горшками. Стебель георгины с узорчатыми листьями коснулся его плеча. Крымская осенняя ночь уходила. За крепостной башней серело небо, чуть тронутое розовой краской, впереди простиралось море, темное, неподвижное, сонно ожидающее первых лучей солнца.
Чрезвычайный посланник и полномочный министр давно заметил, что страшный сон снится ему после каких-то тяжелых, очень неприятных переживаний. Откровенно говоря, сейчас их имелось предостаточно. Одни беседы со светлейшим ханом Шахин-Гиреем чего ему стоили! Вечно взвинченный до предела, обидчивый и мнительный, а порою – не совсем трезвый, – правитель Крымского ханства взял привычку жаловаться дипломату на свою судьбу, и Веселитский, представлявший при его дворе интересы Российской империи, вынужден был по три раза на неделю выслушивать одно и то же.
Дело в том, что подданные вероломно обманули хана.
В мае этого года часть из них присоединилась к мятежникам, переправившимся на полуостров с Тамани. Мятеж организовали старшие братья самодержца: Бахадыр-Гирей и Арслан-Гирей. В Крым они явились с боевым отрядом кавказцев, нанятых на деньги турецкого султана. Во главе этого отряда, насчитывавшего примерно пятьсот воинов – абазинцев, абхазов, черкесов и чеченцев, – Бахадыр-Гирей довольно быстро добрался от Керченского пролива до Кафы[2].
Жители татарских деревень на юго-востоке полуострова не оказали бунтовщикам никакого сопротивления. Наоборот, послушав их рассказы о скорой высадке здесь турецкого десанта, кое-кто из них, вооружась вилами, косами и топорами, даже последовал за Бахадыр-Гиреем в Кафу, чтобы успеть разграбить этот большой и богатый черноморский город-порт до прихода османов, прежних его владельцев.
Шахин-Гирей в это время отдыхал с гаремом в летнем дворце на берегу моря. Ему пришлось срочно сесть на корабль и бежать из Кафы в Керчь, под защиту русского гарнизона. Само собою разумеется, Веселитский поехал вместе с ним. Такова была инструкция, данная ему Екатериной II. Во-первых, никогда не оставлять без внимания хана, подписавшего с Россией союзный договор. Во-вторых, используя сеть «конфидентов», или секретных агентов, созданную русскими на полуострове, следить за двором правителя и ситуацией в его государстве. В-третьих, всемерно помогать хану претворять в жизнь административные реформы, план которых он давно согласовал с великой царицей и на которые регулярно получал деньги из Санкт-Петербурга: по 50 тысяч золотых рублей каждые полгода…
Веселитский прислушался.
В маленьком саду, что располагался сразу за форштадтом крепости Керчь, запели птицы. Солнце уже поднималось. Оно освещало буро-рыжие пространства выгоревшей за лето степи к северу и востоку от города, морскую равнину перед ним и паутину средневековых улочек на западе от крепостных стен. В шесть часов утра в гарнизонных казармах барабанщики и трубачи сыграли побудку. Перекликаясь с сухопутными сигналами, тотчас весело засвистели боцманские дудки на российских военных кораблях.
К радости Веселитского, их теперь в ковше Керченской бухты находилось немало. Мористее всех бросил якорь фрегат «Второй» с 32 пушками. Грозно смотрели вверх жерла