Мелодия мобильника прерывает мысли Агаты. Ее руки разжимаются, на ладонях остаются глубокие вмятины от ногтей. Агата роется в сумочке и достает телефон:
– Алло?
– Я уже соскучился по тебе…
– А я по тебе…
– Всю дорогу молчала. Точно все хорошо?
– Конечно. Ты нормально доехал?
– Да. Только что говорил с мамой. Она сказала, ты ей очень понравилась.
Агата проглатывает колкость, которая начинает вертеться на языке:
– Она мне тоже. У тебя замечательные родители, Димка…
– Ты ей понравилась, я серьезно.
Агата тяжело вздыхает:
– Слушай, не надо меня утешать. Мне не три года. Я в курсе, что все матери недолюбливают избранниц своих сыновей.
– Может быть. Но я надеюсь, вы с мамой выше этих условностей? У вас ведь много общего, если разобраться. Просто мама не из тех людей, которые открываются сразу. Между прочим, также как и ты.
– А твой отец? Он был так неприветлив.
– Да он даже на меня не обращает внимание. Отец бывает разговорчив только в вопросах бизнеса. Но в одном могу тебя заверить—он презирает слабых духом людей и наверняка уже проникся к тебе симпатией, просто ждет одобрения мамы, чтобы продемонстрировать свое истинное отношение. Весьма скоро вы подружитесь, и мы еще ни раз со смехом вспомним эти первые, поверхностные впечатления.
– Я думаю, подружимся мы с ними или нет, во многом зависит от тебя.
– Агатка…
– Что?
– Знаешь, как бы там ни было… Даже если родители будут против, я все равно выберу тебя. Понятно?
Губ Агаты невольно касается улыбка, а боль, терзавшая еще секунду назад, словно растворяется.
– Димка… – начинает Агата, но тут в ее дверь тихонько стучат. – Слушай, ты извини… Давай завтра договорим. Хорошо?
– Конечно. Спокойной ночи, любимая. Целую тебя.
– Спокойной ночи.
Агата отключает мобильник и открывает дверь. Входит ее мать со следами слез на щеках.
«Если и есть в мире противоположность Вероники Аркадьевны Лазаревой, – думает Агата, – то это – моя мама. Женщина поломанная изнутри. С отпечатком застарелой боли на лице, словно она видела нечто такое жуткое, что отбило всякое желание жить. Чем бы мама ни занималась: на работе ли она, смотрит ли телевизор, или готовит обед – боль находится в ней непрерывно, будто застряла в складочке между ее бровей…»
– Наконец-то