– Ну все, сынок, – начал царь, отстраняя меня и собираясь подниматься.
– Батюшка! – отчаянно вскричал я, вцепляясь в него ручонками.
– Да?
– Я ведь потому, батюшка, отвлекаться начал, что скучно мне одному всеми этими науками овладевать. Инда обсудить чего хочется, поспорить с кем-нибудь, а то и посмеяться над кем, кто не сразу разберется. А не с кем. И учителя не все, что хочется узнать, знают. Я, бывалоча, спрашиваю, а этот Расмуссон губы так подожмет и… – Я скривил губы и очень похоже произнес: – «Йа ошень фас просить не отфлекаться, херр тсаревитш…»
Батюшка удивленно воззрился на меня, а затем рассмеялся. И я почувствовал, как мое маленькое сердечко просто затрепетало от радости. Эх, мальчик-мальчик, не знаю уж, куда тебя унесло из этого тела, но папку своего ты, видимо, очень любил. Вот ведь зараза какая…
– Ну что ж, сынок, этому делу помочь нетрудно, вон у боярина Головина сынок твой погодок, да и у Вельяминовых…
– А знаешь, батюшка, что я придумал? – с детской непосредственностью перебил я его.
Царь недовольно нахмурился, но сдержался и спросил:
– Что же?
– Прости, батюшка, что перебил, – повинился я и, когда суровые складки на лице отца вновь разгладились, продолжил: – Смотри, батюшка, ты мне сам рассказывал, сколь много людей служилых, бояр да детей боярских в войнах и походах за землю нашу голову сложили. И сколько их жен вдовью долю мыкает при одном дворе крестьянском…
Взор батюшки слегка затуманился. Видно, вспомнил свою молодость, службу, приятелей своих по опричному войску…
– …вот я и подумал, – продолжил я, – как можно и мне приятелей в учебе отыскать, и тем вдовам и сиротам вспомоществование оказать, дабы все видели, что семьи тех, кто за родную землю да по царской воле голову сложили, без опеки и заботы царя никак не останутся. – Я замолчал. Для первого раза достаточно. Теперь нужно дать время царю обдумать предложение сына. И потому я просто приник к груди отца, тихонько замерев.
Борис Годунов некоторое время сидел, прикусив