Каковы родители – таковы и дети. Достойная смена подрастала.
Чувашевский внимательно вслушивался в завывание ветра. Сегодня эти хаотичные надрывные звуки болезненно напоминали ему оперу. Опера! О таком здесь не приходилось и мечтать.
Если бы только можно было взять – и прямо сейчас перенестись в Москву, вдохнуть ее родной запах… Если бы только все вернуть… Чувашевский зажмурился. Вот бы открыть глаза и понять, что все это сон.
Сегодня учитель чувствовал себя совсем больным и разбитым. Во-первых, он действительно занемог – тело ломило, по нему разливался болезненный жар, то и дело сменяемый лихорадочным холодом. Во-вторых, он совсем обессилел. Уже не перечесть ночей, в которые ему не удавалось сомкнуть глаз – а теперь, когда, наконец, наступила тишина, он не мог заснуть от раздражения.
Прошедшая ночь в отвратительном оплоте блудниц превзошла все прежние.
Омерзительные звуки оргии переросли в дебош, а тот, в свою очередь, дошел до перестрелки. В голове не укладывалось, что все это происходило буквально в квартале от резиденции самого генерал-губернатора – буквально под его носом! И при этом оставалось совершенно безнаказанным.
Чувашевскому не оставалось ничего, кроме как лежать в полной темноте и, скрипя зубами от досады, совершенно против желания, вникать в перипетии непростой жизни обитателей веселого дома. Подумать только, к чему скатилась его жизнь – та самая, которая еще пятнадцать лет назад была такой радостной, заманчивой, зовущей и сулящей большие перспективы!
Накануне Чувашевский осуществил задуманное: собрал подписи и отнес жалобу в полицейскую управу. Когда он передавал испещренный разновидными росчерками листок, то ощутил прилив сил и даже подобие счастья: его горячо уверили, что беззаконие будет устранено.
Каково же было отчаяние Чувашевского, когда он, отодвинув подушку, увидел темно-серые мундиры, крадущиеся в дом терпимости. Нет, он не стал настолько ханжой, чтобы к своим сорока трем годам отрицать естественную потребность, обуревавшую всех, невзирая на ранги и статусы. Но сумерки еще не сгустились, и оттого не помешали узнать в тех фигурах помощника полицмейстера и того самого околоточного, что так уверенно обещал избавить Чувашевского от еженощных страданий!
Глухая злоба придала Чувашевскому сил. Он заставил себя подняться с кровати, и, облачившись в уличное, выйти за порог.
Учитель направился прямиком в полицейскую управу. К счастью, путь предстоял недолгий. Каждый шаг по высокому, рыхлому и топкому снегу давался с трудом, ледяной ветер резал лицо. Метель, казалось, и не думала затихать. Чувашевский не помнил, чтобы прежде столь сильное ненастье продолжалось так долго.
Возле управы выла привязанная цепная собака. Дверь оказалась заперта.
Каких только недобрых мыслей не передумал Чувашевский, стоя те бесконечные