Я помню, как по утрам сюда падали лучи солнца. Сев слева, лицом к кухонной плите, можно было насладиться изумительным видом на живописный старый мост. Все отмечали, какой красивый открывался вид, но по-настоящему его никто не видел. Никто не открывал окно и не высовывался наружу, никто не смотрел вниз на старое полусгнившее мельничное колесо, не видел, как играют лучи солнца на поверхности воды, не знал, какой вода была на самом деле – черно-зеленой и заполненной живыми и умирающими существами.
Из кухни я прошла в коридор, мимо лестницы, в глубь дома. Она появилась передо мной так неожиданно, что я невольно вздрогнула: огромные окна выходили на реку, и казалось, что стоит их открыть, как вода из бежавшей внизу реки начнет переливаться через широкий деревянный подоконник.
Я все помню. Все эти годы летом мы с мамой сидели на этом устланном подушками подоконнике, почти касаясь друг друга пальцами ног, с книгами на коленях. Рядом стояла тарелка с бутербродами, хотя она никогда к ним не притрагивалась. Я не могла спокойно смотреть на подоконник – у меня щемило сердце и накатывало отчаяние.
Штукатурку специально сбили, чтобы обнажить кирпичи, и в обстановке была вся ты: на полу восточные ковры, массивная мебель из черного дерева, большие диваны и кожаные кресла, и повсюду свечи. И проявление твоих маний: огромные гравюры в рамах, «Офелия» Джона Милле, красивая и безмятежная, глаза и рот открыты, а рука сжимает цветы; три тела Гекаты Уильяма Блейка; «Шабаш ведьм» Франсиско Гойи, его же «Тонущая собака». Я особенно ненавижу эту картину – бедное животное изо всех сил пытается удержать голову над прибывающей водой.
Я услышала, как зазвонил телефон, и мне показалось, что он звонит из-под дома. Я пошла на звук через гостиную, спустилась на несколько ступенек – там раньше была кладовка, наполненная хламом. Однажды ее затопило, и все там так и осталось под слоем ила, словно дом превращался в русло реки.
Я прошла в помещение, в котором ты устроила мастерскую. В нем находились оборудование для съемки, экраны, напольные светильники и отражатели, принтер, на полу – стопки бумаг, книг и папок, а вдоль стен расставлены шкафы. И конечно, фотографии. Все стены были сплошь завешаны твоими снимками. На первый взгляд могло показаться, что тебя интересуют мосты: «Золотые ворота» в Сан-Франциско, Нанкинский мост через Янцзы, Виадук Принца Эдварда. Но это только на первый взгляд. Дело было не в мостах и не в восхищении шедеврами инженерной мысли. Посмотрев внимательно, поймешь: тут не только мосты, но и зловещая скала самоубийц Бичи-Хед, лес Аокигахара у подножия горы Фудзи, утес Прекестулен в Норвегии. Места, куда отправляются отчаявшиеся люди, чтобы свести счеты с жизнью. Это – храмы отчаяния.
На стене напротив входа развешаны фотографии Смертельной заводи. Их бесконечно много, заводь снята с каждого мыслимого угла, под всеми возможными ракурсами. Зимой она бесцветная и ледяная на фоне сурового черного обрыва, летом – переливается яркими красками, превращаясь в утопающий