–
Товарищ генерал, у Семёна есть шанс вернуться?
–
Шанс есть всегда. Захочет ли? Кто он здесь, и кем там станет… Через неделю узнаем.
Полковник встала, козырнула и покинула уже спящего начальника, на ходу отключив все экраны и переведя диван в режим кровати.
ХХ век
1900 Терминатор прибыл
Сам переход был безболезненным, лишь напоследок шибануло так, что Семён скрючился в позу эмбриона.
«А ведь сработало! Что ж они хихикали? Может, Иван анекдот рассказал?»
Дышать было тяжело, почти как в сточном коллекторе, только вместо аромата фекалий к влажности и затхлости примешивался тяжёлый подземный дух, мышами воняло посильнее, чем весной в дачном домике. Вдоль ноги шоркнуло мехом, пот прошиб так, что озноба как не бывало. Стукнулся головой, но, несмотря на искры в глазах, светлее не стало. Зато сверху раздался приглушённый голос: – Негоже матушку и боженьку такими словами поминать к ночи.
Заскрипело, в светлом квадрате показалась седая голова.
–
Ты как в мой погреб забрался, человече? С миром ли тут, али как? Вылазь на свет божий, коль не диавол.
Семён проскрипел тремя ступеньками и вывалился на грязный пол. Большая свеча на столе и несколько лучин по углам показали беднейшую деревенскую избушку и явно праздничный стол. Старик бросил из угла какие-то тряпки: – Срам прикрой, внуки у меня в гостях, Новый год как-никак.
Семён стыдливо отполз в тёмный угол, натянул штаны и рубаху без пуговиц, через голову. – А что благодетель, как зовут то тебя?
–
Дедом Захаром кличут. Внуки вон Радимир и Людмила.
–
Семён.
–
Проходи к столу, отпразднуй с нами, чем бог послал.
Над столом из-под густых, соломенного цвета шевелюр, выглядывали четыре любопытно-испуганных глаза. Семён улыбнулся, головы спрятались. «Лет по 7-8, не больше».
Старик наполнил большие железные кружки из большой бутыли мутной самогонкой, из ковша в кружки детям плеснул кваса, судя по кислому запаху.
–
Ну, авось, до весны доживём!
–
С Новым годом! – брякнул Семён, осёкся и второпях добавил: – Чтобы этот год был лучше прошлого!
–
Твои бы слова…, – дед Захар крякнул и снова налил. Семён тару освободил, горло перехватило – такой гадкой самогонки в жизни не приходилось пить. Закусил картошкой, рот почернел от золы. Окончательно смутился. Детские рты и глаза стремятся к бесконечности.
Захар шикнул, похватали горячую картошку, по ломтю хлеба и исчезли. На печку свет не доставал, но Семён и оттуда чувствовал их сверлящие глазёнки.
Третья кружка пошла чуть помягче. Семён всё никак не мог придумать,