Можно, в конце концов, вообще не иметь никакого вкуса, но и в том и в другом случае это должно быть делом частным, личным.
Ну нет вкуса, не повезло, сочувствие хочется выразить.
Нет вкуса – считай, калека.
И все бы ничего, вот только этот калека навязывает свое убожество всему городу.
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный! – воскликнул как-то Александр свет Сергеевич.
А тут возвели памятник рукотворный. Не боятся ни памяти людской, ни вечности.
Бедный Петр Великий! Бедный Павел! Цари Николаи, цари Александры! Ох и ворочаются же они в своих гробах!
Есть такое очень мягкое определение пошлости: «Пошлость – это неправильно понятая ценность».
Что-то многовато ее, нынче. Тонет в ней город.
И такие вот «дивные» исполины обступят со всех сторон маленькие игрушечные дворцы.
Поднимутся к небесам страшные стекляшки, а все прекрасное омельчает, съежится, уйдет вниз.
И над ангелами, хранящими этот город, станут реять совсем иные ангелы.
«Меня редко удавалось провести фальшивыми звуками. Строгие позы и важные физиономии также не производят на меня ни малейшего давления.
Отсюда – судорожное очищение мною своей одежды прилюдно может означать только одно – мне лгут».
Монтень.
Моего слуха коснулось вот что: «Мы еще встанем!»
Никак не могу понять, почему мы все время ложимся?
Оттого и множатся они. Преданные.
И в кручине утешат, а уж в радости-то, в радости-то, Господи, в радости-то как они спляшут!
И сопельки утрут, ежели таковые от страха из носа выступят.
В России конституционное начало должно быть разлито везде. Куда ни кинься – а там начало.
Но если уж есть начало, то и конец должен быть, я полагаю.
Интересно, как выглядит конституционный конец?
Руководящая нить в нашей конституции – это веселая ее сторона.
Я не представляю себе иной конституции. Например, я не представляю себе угрюмой конституции, где что ни статья – то плач.
Все должно быть с твердость и достоинством.