– Я возьму, – быстро сказала Бо и цапнула трубку.
Голос прорвался к ней сквозь невнятный фоновый шум, похожий на порывы ветра.
– Мама, там мама… – Ребенок. Мальчик или девочка – непонятно. Лет девять-десять, не больше. Взволнован, напуган. Говорит слишком быстро.
– Что с твоей мамой? – Бо подстроилась под темп собеседника. Не столько нарочно, сколько из внутренней уверенности, что надо спешить.
– Она стоит на подоконнике и плачет. И разговаривает с кем-то, но кроме нее там никого нет.
– Можешь дать ей трубку? – попросила она, а сама выразительно уставилась на Машеньку и указала взглядом на параллельный телефон. Коллега поняла без слов. Дотянулась до аппарата и бесшумно подключилась к беседе.
Щелчки какие-то. Шелест, будто от конфетной обертки. Затем все стихло.
– Она не хочет разговаривать.
– Скажи, что звонит кто-то знакомый. Срочно. Бабушка… у вас есть бабушка?
– Моя сестра, – мгновенно сообразил обладатель голоса в трубке. – Она живет в другом городе.
Надо сказать, ребенок неплохо держался.
– Хорошо, пусть будет сестра. Давай.
В ожидании ответа Бо и Машенька медленно друг другу кивнули.
Из-за кадра доносился чей-то непрерывный монолог. Говорили то тише, то громче, с выражением, будто зачитывая театральную роль. Поначалу голос слышался издалека, словно в комнате работало радио или телевизор, а потом неожиданно загремел прямо в ухо:
– Я? Тебе? – яростно спрашивала женщина кого-то, но явно не Бо. – Ничего не должна! Теперь я здесь живу! Да убери уже свою веревку! Убери, сказала! Иди в могилу. Спи!
Первой мыслью было, что она пьяна или не в себе. Но следующая реплика прозвучала по контрасту осознанно:
– Оль, Оля? У тебя что-то случилось? Ты же в Иркутске должна быть…
– Я не… – начала было Бо.
Собеседница снова взвыла:
– Я сказала, убери веревку! Уходи спать!
Звуки стали глуше – наверное, выронила трубку. Бо показалось, что она слышит удары или что-то очень на них похожее.
– Мама, мамочка! – Детский плач. Того, первого звонившего.
– Я! Сказала! Спать! – Звон, словно металлом по батарее. Тоненький визг.
Оцепеневшая Бо замолчала, а о том, что Машенька продолжает говорить, догадалась только по движущимся губам.
Ребенок больше не кричал. Почему он перестал кричать?
Может, Бо внезапно оглохла?
Через мгновение все вернулось. Все, кроме детского крика.
Зато там был голос Машеньки – неприятно-монотонный, будто у диспетчера, объявляющего посадку на рейс, он раздавался дважды, в пространстве кабинета и в динамике, а потом Бо поняла, что и сама твердит то же: «Алло, вы меня слышите? Ответьте, пожалуйста!»
– Гуля, – всхлипнула вдруг женщина. И завизжала так, как Бо никогда в жизни не слышала: – Гулечка моя-а!
Последним, что донеслось оттуда, из неизвестной квартиры в неизвестном доме, где прямо сейчас творилось