А вскоре подпись удлинялась до «Люблю, мама», и это знаменовало потепление в отношениях. Грейс искала предлога, чтобы спросить у матери совета. «Пойдет эта блузка к брюкам?» «Поможешь с этим домашним заданием?» Так зарождалась возможность диалога. Все становилось чудо как хорошо. А потом снова – ужас как плохо. Вот и на днях дела были совсем плохи, просто из рук вон.
Грейс приспичило отправиться с двумя подружками в Нью-Хейвен, на огромную распродажу подержанных тряпок, устраиваемую там по средам. Это было возможно сделать только вечером, ведь днем они учились. Как и в той истории с концертом в Нью-Йорке, возникла угроза позднего возвращения домой на поезде. Я вызвался отвезти их на барахолку, как-нибудь убить время и доставить живыми-невредимыми обратно, но Грейс отказалась. Ей и ее подружкам не пять лет! Они хотят самостоятельности.
– И думать не смей! – заявила Синтия. Она готовила ужин (помнится, свиные отбивные в панировке и дикий рис). Терри, ты же на моей стороне? Пусть она даже не думает!
Прежде чем я успел вмешаться, Грейс выпалила:
– Ты что? Я же не в какой-то чертов Будапешт намылилась! Всего-то в Нью-Хейвен.
Это было что-то новенькое – употребление бранных словечек. Однако винить нам было некого, кроме самих себя. Нам с Синтией случалось в раздражении или огорчении употребить грубое слово. Если бы при каждом использовании таких неподобающих словечек мы бросали в специальный кувшин монету в двадцать пять центов, то могли бы на накопленные денежки каждый год летать в Рим! Но я все равно решил не давать Грейс спуску.
– Не смей так разговаривать с матерью!
Синтии этого выговора показалось недостаточно.
– Две недели теперь – только в школу и домой, больше никуда!
– Сколько мне расплачиваться за то, что ты не смогла уберечь свою семью? Я тогда еще не родилась. Я ни при чем!
Это был словесный кинжал, вонзенный в самое сердце. Я увидел по лицу Грейс, что она сразу пожалела о сказанном, и не только. Она испугалась. Она переступила черту и знала это. Вероятно, будь у нее такая возможность, она взяла бы свои слова назад, попросила прощения, но рука Синтии уже поднялась, и шанса что-либо изменить у Грейс не было. Она получила пощечину, такую звонкую, что у меня самого вспыхнула щека.
– Синтия! – крикнул я.
Грейс пошатнулась от удара и инстинктивно выставила вперед руку, чтобы за что-нибудь ухватиться в случае падения. Надо же было так случиться, чтобы ей подвернулась сковородка, где жарился рис.