– Ничего, ничего. Все в порядке. Нормально все.
В тот вечер они втроем сидели в гостиной за столом и что-то тихо обсуждали. Разговор они прерывали, если кто-то из нас входил в комнату. После всего этого обстановка в семье поправилась, правда, мать часто выходила из комнаты Володи заплаканная или очень грустная. Порой, не сдерживая свое желание узнать, что же такое таинственное и недоступное мне происходит в нашей семье, я спрашивал об этом у матери, но она делала строгое лицо, прикладывала палец к губам и, молча, отрицательно качала своей седой головой. Как ни велико было мое желание спросить у самого отца о происходящем в доме, я все же не решался этого сделать, боясь, что он не так поймет меня и осудит. Отца побаивались в семье все, несмотря на то, что был он человеком не крупным и худощавым. Но, даже, люди со стороны, называли его человеком с характером, любой человек, находящийся рядом с ним, невольно попадал под его влияние. В семье он держал в едином кулаке всех.
Беды, порой наваливавшиеся на кого-либо из семьи, достоянием всех не становились. Родители не выносили неприятности на семейное обсуждение, с бедой они сражались одни, ограждая других детей от лишних забот. Это была политика отца, мать же, женщина добрая, легко бы делилась со всеми семейными новостями, но боялась отца. Однако, с дочерьми-то она, видимо, все-таки делилась кое-чем. Старшая сестра, однажды, проговорилась мне, что там, в Германии, у Володи есть женщина, им не позволяют пожениться, но у них родился ребенок и Володя теперь платит алименты. Всегда восхищаюсь способностью женщин парой предложений сообщить тебе такую новость, словно ты роман прочитал. Но самое главное, что она сказала, так это то, что Володя их очень любит, но совершенно не знает, как поступить, чтобы быть вместе с ними.
Я мог предполагать о делах брата в Германии все, что угодно, но о таком даже и подумать не мог. Вот это да! Вот это здорово! Надо же, можно породниться с иностранцами и, даже, не только можно – породнились уже. Если у них есть ребенок, значит, в нем течет и наша кровь. А с другой стороны, если Володя станет что-то предпринимать, сколько будет всякого рода неприятностей! Ужас, что будет! Это понимал даже я, школьник. Достанется, если не всей семье, то уж Володе-то точно. Даром это не пройдет и просто это не закончится.
Я видел, что Володя страдает, страдали и пожилые родители. Они молчали, хмурились и отводили глаза, переводя разговор на другие темы, когда я лез с расспросами о судьбе немецких родственников. Мне очень хотелось знать, как решится этот вопрос, я настойчиво тормошил родителей, но от меня отмахивались, как от назойливой мухи и говорили, чтобы я не лез не в свое дело. И опять же, только от сестры я смог получить небольшую информацию о том, что Володе с Ренатой, так зовут немецкую