– Ой, дядя Петя, век вас и тетю Дусю не забуду. Буду молиться богу за вас. И накажу сыну, когда он подрастет, делать то же самое. – И когда Петр Дормидонтович, повернувшись, уже стал отходить, спросила: – Дядя Петя, а чего они опять смеялись, я слышала через открытое окно? Снова над моей бумажкой?
– Да нет, – ответил он, – Хохотали над чем-то своим.
Проснулся сын, стал звать к себе. Подошло время кормления. Обнаружив, что пеленки мокрые, заменила их на сухие. Поиграла с Мишкой, поговорила с ним. Расстелила байковое одеяло. Прилегла, подложив ранец под голову, и лежа дала сыну грудь, сначала одну, потом другую. Насытившись, мальчик потребовал игры с ним. Утомившись, заснул. На Машу нашло умиротворение. Несмотря на то что день выдался жарким, под танком было прохладно. Она закрыла глаза и …заснула. Сказались треволнения прошлых дней, бессонные тревожные ночи и сегодняшнее напряжение. Она спала, не услышав, как двинулся состав, как он набрал скорость и помчался в сторону Минска. А Петр Дормидонтович, вынырнув из-под полувагона с углем, когда эшелон с танками тронулся с места, с удивлением не обнаружил на платформе Машу. Подумав, что, выполняя приказ не высовываться, она просто осталась под танком, он помахал вслед уходящему составу рукой и осенил его крестным знамением.
…Она проснулась от истошного крика своего дитяти. Мальчик плакал, видимо, давно, даже чуть охрип. Маша прижала его к себе, успокаивая и пытаясь сообразить, что так сильно могло напугать сына. Но его никто и ничто не напугало. Он банально проголодался. Говорят, что кормящая мать даже при бомбардировке сквозь сон слышит плач. Но Маша была так измучена прежними многодневными тревожными думами, что, выбравшись столь удачно из города, чувствуя себя полностью защищенной громадой танка, она напрочь отключилась и, судя по тому, что солнце стояло в зените, в таком беспамятном блаженстве находилась чуть ли не полдня. Получив долгожданную грудь, малыш сразу успокоился, зачмокал, заурчал. Слезы, еще минуту назад лившие ручьем, высыхали, как капли дождя на листьях под лучами солнца.
Сын утолял голод, а мать корчилась от внезапно охватившей ее потребности справить малую нужду. Еще бы столько часов спать! Она терпела, стиснув зубы: ей очень не хотелось лишать Мишку радости. И все-таки не выдержала, отняла грудь и под рев обиженного такой несправедливостью малыша поспешно выползла из-под танка и на четверинках, чтобы ее никто не видел, обогнула стальную махину, присела и вдруг с ужасом осознала, что она не может просто так, как прежде, задрав юбку, опорожниться: мешали брюки, проклятые мужские штаны. А сил сдерживать напор уже не было. Но она понимала: если даст слабину, проблем тогда не миновать – баньку с постирушками никто ей не предложит. Она поднялась во весь рост и, вновь проклиная