Ох и смех был – тихий, а хуже вопля.
– Тебе мертвяка убивать? – отсмеявшись, спросил наемник.
– Ага…
– Ну, пошли.
– Деньги, – честно сказал староста. – Мало. Очень.
– Деньги, – повторил наемник со странным выражением лица. Казалось, он пробовал слово на вкус, и по всему выходило: дерьмо. – В задницу деньги. Пошли, говорю.
– Как тебя звать-то, господин?
– Вульм, – и поправился: – Вульм Смехач.
Сейчас, стоя на закате у кургана, наемник ничем не походил на героя, способного уложить ретивого мертвеца. Пьяный, как шутили на хуторах, до рогатых свиней, нетвердо стоя на ногах, он больше напоминал бродягу.
– Норхольмцы? – бормотал наемник себе под нос. – Врешь, крупоед. Врешь! Норхольм своих в чужом кургане не хоронит…
Староста кивнул:
– Твоя правда, господин. Не хоронят. Ан тут взяли и похоронили. С ними скальд был, а то и чародей. Пел-пел, аж глотку сорвал. Чуть бурю не накликал. Конунг хотел покойника на плот, да по воде, с костерком… Нет, и все. Ну, послушались скальда…
– Что, и вас не пограбили?
– Пальцем не тронули. Отплыли без вреда. Спешили, будто гнались за ними…
– Иди прочь.
– Что?
– Убирайся! Без тебя справлюсь.
Дважды уговаривать старосту не пришлось.
Вульм даже не проводил его взглядом. Он и так еле сдерживался, чтобы не задушить поганца собственными руками. Еще с кабака подметил: староста смеется над ним. Втихомолку, отворачиваясь, прыская в кулак, чтобы не заметили. В последнее время все смеялись над Вульмом. Он слышал их смех – тихий, шелестящий; даже если они притворялись серьезными и встревоженными. Да что там слышал! Видел, ощущал вкус и запах, мог потрогать руками…
Вино не спасало. Спасало, и то ненадолго, лишь одно.
Ради спасения и пришел.
Молчащий, недвижный, он ждал. Прошел час или больше, и подножие кургана треснуло. В каменистой толще объявилась нора, словно лопнул нарыв, и вместо гноя оттуда полился свет – неприятный, гнилой. От вони, идущей из кургана, кого другого вывернуло бы наизнанку, но Вульм не пошевелился. Как смертник, примирившийся со своей участью, безгласно стоит на эшафоте, ожидая палача, так стоял он, склонив голову к плечу.
Снег таял в его волосах.
Минута, другая, и из норы полез мертвяк. Похожий на чудовищного, закованного в броню кабана, он пер на четвереньках, разбрасывая курящийся паром рыхлый грунт. Навершие шлема казалось рылом зверя. Когда мертвяк выбрался наружу, он – по-прежнему на четвереньках – неуклюжей рысцой потрусил к Вульму, как если бы только и ждал гостя.
Вульм не тронулся с места.
Не