День ангела
И они беседовали, беседовали о чем-то очень таком… А мы тогда беседовали исключительно о высоком. Даже возвращаясь из шинка, позвякивая бутылками, мы беседовали всегда об очень высоком, то есть могли бы говорить о последней картине Бергмана, могли говорить, хорош или плох Антониони… Ну очень была такая возвышенная и нежная беседа. И она еще сопровождалась этим нежным позвякиванием дзинь-блям… бутылочки дзинь-блям… И они внушали какую-то надежду на светлое будущее, которое не дальше как сегодня вечером должно было, значит, в виде этой дзинь-блям… дзинь-блям к нам вернуться уже в виде дружеского застолья. Вот так они шли через мост. Валерий Давидович, конечно, заговаривал Славика. Он заговаривал кого угодно, особенно тогда, когда он говорил об итальянском кино шестидесятых годов. Он был просто необыкновенно красноречив. И он что-то говорил Станиславу Сергеевичу, тот молча шел, слушал, слушал… Потом вот так, ни слова совершенно не говоря, едва-едва покосившись на сумку, не останавливая хода, полез в сумку, вытащил оттуда бутылку… Совершенно новую, только что купленную бутылку, и вот так через эти самые бортики моста бросил ее в реку… И там раздалось такое «брык», и такие круги по воде, и даже порог какой-то такой, и бутылка исчезла. Они остановились… Рубинчик, который обладал потрясающе нежной душой ребенка, остановился и, повернувшись к Славе, нагнувшись, в ужасе спросил его: «Говорухин, а что это ты сделал? Зачем?» На что Говорухин сказал абсолютно гениальную и все объясняющую фразу: «Я сделал это затем, чтобы посмотреть на вот это вот выражение твоего лица…»
День ангела
И вот дальше, сколько мы живем, время от времени Станислав Сергеевич повторяет в разных вариациях этот номер. Не обязательно с бутылками, не обязательно возвращаясь из шинка, не обязательно вообще все это связано как-нибудь с алкоголем и уже никогда не связано с куревом, но время от времени он выкидывает что-то такое, и думаешь: «Боже мой, а зачем он это сделал?» И всегда возвращается ответ: «А затем, чтобы посмотреть вот на это ваше выражение лица…» – «Говорухин, ты что?» Хм… И до сих пор так происходит. У него жизнь чрезвычайно широка, многообразна, затейлива, и там есть много поводов. И когда вдруг что-то такое исходит от Говорухина, что-то такое, что приводит в ошеломление всю дружески настроенную к нему большую часть кинематографического сообщества, всегда звучит: «Говорухин, а что это ты сделал? Зачем?» – «Затем, чтобы посмотреть на ваше выражение лица».
Он смотрит. Выражение, видимо, нравится. Потом это забывается. А дальше он что-то такое делает, чтобы поддержать имидж этой великой чик-бляк, чик-блям, блям-блям сумки, которую они несут по первому снегу через белоснежный болшевский поселок к Дому творчества.
Станислав Сергеевич,