– Они нас видели?
– Да, они видят всё, – ответила мать.
Странное чувство владело Бемби: он и боялся спрашивать, и не мог молчать.
– Почему они… – начал он и осекся.
Мать пришла к нему на помощь:
– Что ты хотел сказать, маленький?
– Почему они не остались с нами?
– Да, они не остались с нами, – ответила мать, – но настанет время…
– Почему они с нами не говорили? – перебил ее Бемби.
Мать ответила:
– Сейчас они с нами не говорят… но настанет время. Нужно терпеливо ждать, когда они придут, и нужно ждать, когда они заговорят. Все будет так, как они захотят.
– А мой отец будет со мной разговаривать? – замирая, спросил Бемби.
– Конечно, дитя мое. Когда ты подрастешь, он будет с тобой разговаривать. И порой тебе будет дозволено находиться при нем.
Бемби молча шел рядом с матерью, все его существо было потрясено встречей с отцом. «Как он прекрасен! – шептал он про себя. – Как дивно прекрасен!» И все думал о величественном олене.
Мать как будто угадала мысли сына: – Если ты сохранишь жизнь, дитя мое, если ты будешь благоразумен и сумеешь избежать опасности, ты будешь когда-нибудь так же силен и статен, как отец, и будешь носить такую же корону.
Бемби глубоко дышал. Его сердце заходилось радостью, тревогой, надеждой…
Время шло, и каждый день приносил новые открытия, новые переживания. Подчас у Бемби голова шла кругом – столько ему нужно было познать, охватить.
Он научился вслушиваться. Не просто слышать то, что происходит вблизи и, можно сказать, само лезет в уши – в этом нет ничего мудреного, – теперь он умел вслушиваться в те далекие, едва уловимые, легчайшие звуки, что приносит ветер. Ему стал ведом каждый лесной шорох. Он знал, к примеру, что где-то поодаль пробежал сквозь кустарник фазан; он сразу угадывал его особый, лишь ему одному присущий шаг. Он узнавал по слуху летучих мышей, распарывающих ночное небо своим коротким, стремительным полетом. Узнавал мягкий топоток кротов, бегающих взапуски вокруг бузины. Он знал отважный, светлый призыв сокола и улавливал в нем сердитые нотки, когда орел или ястреб вторгались в его владения. Он знал воркованье лесных голубей, далекое, влекущее кряканье уток и многое, многое другое…
Постепенно овладевал он и чутьем. Он научился втягивать ноздрями воздух, то глубоко, то маленькими порциями, будто смакуя каждую понюшку. Когда ветер прилетал с лужайки, он говорил себе: это клевер, это чайная ромашка, а где-то поблизости находится наш друг заяц. Он различал среди ароматов земли, листвы и пахучей смолы едкий запах прошмыгнувшего неподалеку хорька, узнавал, хорошенько принюхавшись к земле, что лиса вышла на охоту, или решал: приближаются наши родичи – тетя Энна с детьми.
Он сдружился с ночью, и его уже не соблазняли прогулки среди бела дня. Он охотно лежал днем в тесной, сумеречной хижине и дремал у теплого бока матери. Время от времени он просыпался, вслушивался и принюхивался, желая знать, что