Рассказ Булкина Макара Тимофеевича, купца третьей гильдии.
Как только тебя, Владимир Иванович, унесла какая-то чертовка в кружевах и вуалях, патрон обернулся ко мне и ехидно так, как он один умеет, и говорит:
– Ну что, господин Булкин, теперь и ваша очередь.
– Я не готов никуда идти. Я и туточки могу посидеть.
– А вам, господин Булкин, и не придется далеко ходить, – рассмеялся он и хлопнул три раза в ладоши.
Дверь открылась, и из коридора выкатился его слуга и кастелян[38], карлик Овидий. Гляжу: а в руках у него поднос со стаканом. Подает он мне стакан этот и говорит: «Пейте, господин Булкин!»
– Зачем это? Я не хочу пить. Отравить желаете? – догадался я.
– Дурак ты, Булкин, – устало возразил хозяин.
И тут смотрю: стакан-то оторвался от подноса сам по себе, и вжик – в момент подлетел к моему рту. Опрокинулся так, что я и глазом моргнуть не успел. И словно против воли сам его и выкушал. Да с такой жадностью, будто и впрямь пить-то хотел. А что в нем налито было, я не разобрал: то ли вода, то ли что иное. Помню, во рту привкус какой-то диковинный: словно сливу вяленную разжевал.
И тут началось: сам сижу, к скамье от страха приклеился, а возле меня круговерть какая-то занялась. То ли ветры подули, то ли вихри затейные, то ли пыль клубами вместе с листьями опавшими – как по осени, в непогоду взъярилось. Чую, аж волосья на голове дыбом встали. А в ушах гул покатил: будто пароход на Волге гудок прощальный ахнул. И тут оторвало меня от скамьи, почувствовал я себя легоньким, словно перышко гусиное. Взлетел я над залом учебным, сделал пару кругов над головами патрона и Овидия, чуть башмак с ноги не потерял. И понесло меня, лихотного, в махонькое, круглое оконце, что под самым потолком располагалось. В паутине измарался, чихнул пару раз. И ахнуть не успел, как вытянуло меня наружу – только мыши летучие, да вороны матерые в стороны от крыши шарахнулись, мной потревоженные. Закурлыкала вся эта нечисть так тягостно, что я чуть не поседел от страху. Думал, покусают меня, али глаза выклюют. Ан нет: адская свора темной тучей опала к земле, словно подбитая, а после взвилась с плачем и клекотом и полетела в сторону Черного леса. А я в другую сторону кувыркнулся. И да… Виктор мне на прощание только ручкой снизу помахал.
И понеслось. Под ногами поля какие-то вроде мелькали, леса, земля за шиворот сыпалась, вода хлестала, как из кишки пожарной. Сначала, братцы, я летел, а потом будто на лошади рысью скакал. Инда лошади-то я не видел под собой, но знаю точно, что на ком-то скакал. Пару раз по морде ладонь чья-то хлопнула, опосля прямо ниоткуда баба незнакомая сотворилась. Да как… на пустом месте в небе иголочка ушком серебряным сверкнула, а к ней ниток шелковых моточек подкатился. И принялась та иголочка двигаться быстро так, легко, да ловко – будто чья-то искусная рука ею правила-водила. Однако самой вышивальщицы и в помине не было, хоть все гляделки прогляди – ан пустое место пред тобой. А иголка сама собой,