Сосны – те, что пойдут на кресты.
Над разрывами-вздохами,
Над кострами из судеб и крыш,
Над молитвами, в гимнах заглохшими,
Ты, как прежде, летишь.
Окно
То ли кашель и оханье тяти,
То ли храп разбудил на полатях
Под периной – такой, как снега,
Что стелила трёхдневно пурга
И сшивала у рек берега
В беспредельное белое платье.
То ли сна продолжение, морок,
Где лукавый некщонным и вором,
Искушая, утопит в грешном,
То ли полночь явила окно,
Прорубивши устоя бревно
Как препону и стуже, и взору.
Боязливо, от страха икая,
Заглянула, заранее каясь —
Из каменьев дома высоки,
Переулками – проплеск реки,
У причалов – челнов тесаки,
Чудо-пристань, мощённая камнем.
Но везде скоморошные маски,
И срамные прилюдные ласки,
Неизвестных названий цветы,
Площадей горлопанящих рты,
Кружева, позабывшие стыд,
Что метут эти площади в пляске.
Голубей на карнизах возня и
Балалайки, что видом разнятся.
Вот привидится! Боже, избавь!
Оглянулась – родная изба,
Где сверчок да лучина-судьба,
И зевнула, крестом охраняясь.
Они редки
Они редки, как правильность теней
На полотне со лживой мизансценой,
Достойны в Третьяковке на стене
Кричать: «Враньё!» или – костра под ней,
Поскольку сатане плюют в расценки.
Они редки, и душами на дне
Находятся, откроешь – засверкают.
Удачи бы – как кислорода мне,
Не склонному дышать на глубине,
Где вонь от разложения такая…
Где рыбам безразличен и молюск,
И всё, что не съестное и не прибыль.
Ценю холоднокровность и молюсь —
Пусть устрицу не тронет острый клюв.
Я сам когда-то кистепёрил рыбой,
Но выполз на Атлантики песок
И вот… вооружившись лишь Wi-Fi’ем,
Ныряю, пульс переведя в висок,
Сонарам не заметен, невесом,
Как створки устриц, открываю файлы,
И в их губах настойчиво ищу.
Тем значимей жемчужины в корону
Поэзии, чем реже, и ни чуть
Нептуну – не планктоновая чушь.
Они прекрасны, если чужеродны.
Они уходят
Обманутые углями печи,
Завёрнутыми в скатерть к переезду,
Не шерудят ухватами в ночи,
Тоскуют и спиваются, болезны.
Добро в домах переменило цвет
И смысл и стало кожей на диване,
Сервизами, коврами на паркет.
Добро уходит в прежнем толкованьи.
И домовые духи, бородой
Тряся печально, навсегда уходят.
Кикимора осталась за плитой
С прокудой – духом мусоропровода.
На север,