Начало разговора получилось удачное. Во-первых, удалось ни разу не заикнуться. Во-вторых, собеседница теперь должна была спросить про психологические типы, и тут уж Фандорин сумел бы ее собою заинтересовать.
– А, пожалуй, верно! – удивилась Альтаирская-Луантэн. – В Ксантиппе действительно есть какой-то внутренний надлом. Делает пакости, но в глазах что-то жалкое, просящее. Вы наблюдательный человек, господин… – Она запнулась.
– Фандорин, – напомнил он.
– Да-да, господин Фандорин. Штерн сказал, что вы знаток современной литературы, но вы ведь не просто драмотборщик? В вас чувствуется какая-то… особость. – Она не сразу подобрала слово, но оно Эрасту Петровичу пришлось по вкусу. Еще больше понравилось ему, что на ее лице появилась обворожительная улыбка. – Вы так хорошо разбираетесь в людях. Должно быть, вы пишете театральные рецензии? Кто вы?
Немного подумав, он ответил:
– Я… путешественник. А рецензий, увы, не пишу.
Улыбка угасла, равно как и интерес, читавшийся в волшебно неуловимом взоре.
– Путешествовать, говорят, увлекательно. Но я никогда не понимала удовольствия вечно перемещаться с места на место.
Ее взгляд, красноречиво брошенный на розовую папку, мог означать только одно: оставьте меня в покое, разговор окончен.
Но Эраст Петрович не хотел уходить. Нужно было сказать ей нечто такое, отчего она поняла бы, что их встреча не случайна, что тут какая-то непонятная, но в то же время несомненная интрига судьбы.
– Элиза… Простите, не знаю вашего отчества…
– Я не признаю отчеств. – Она взяла текст в руки. – От них тянет мертвечиной и азиатчиной. Будто ты – собственность твоего родителя. А я принадлежу только себе. Можете звать меня просто Элизой. Или, если угодно, Елизаветой.
Тон был безразличен, даже холодноват, но Фандорин пришел в еще большее волнение.
– Вот именно, вы – Елизавета, Лиза. А я Эраст! П-понимаете? – воскликнул он с горячностью, которой в себе и не подозревал, да еще и заикаясь сверх всякой меры. – Я увидел в этом п-перст с-судьбы… Этот ваш жест с п-протянутой рукой… И еще с-сентябрь…
Он запнулся, видя: нет, ничего она не понимает. Никакого ответного движения души, никакой реакции кроме легкого недоумения. Удивляться было нечему. Что ей Эраст, что ей сентябрь, что ей белая рука?
Он стиснул зубы. Не хватало еще, чтобы Лиза, то есть Элиза, сочла его безумцем или экзальтированным поклонником. Вокруг нее и без Фандорина более чем довольно и тех, и других.
– Я хочу сказать, что меня поразила ваша игра во вчерашнем спектакле, – сдержаннее сказал он, всё пытаясь поймать ее уклоняющийся взгляд, задержать его. – Никогда не испытывал ничего подобного. Ну и, конечно, потрясло совпадение имен. Меня ведь тоже з-зовут Эрастом. Петровичем…
– А