Тот засмеялся. Совершенно не похоже на него, этот смех, наверно с прошлого, там многое было. Потом снова помялся, посмотрел Посту в грудь и очень четко заявил: Вам туда не надо. – Почему, – не целиком понравилась интонация. – Отнимут, – удачный коммерсант без удовольствия хмыкнул в задернутую красивой тонкой наледью правильной формы лужу.
– Ты уже там? – прервал поток несвоевременной интроспекции Проб.
Пост понял, уже не смотрит в обнаженную ломку гравия, висит головой вниз над тем же асфальтом, вглядываясь в бывшее с ним позавчера.
– Жизнь такая. Секста подстрелили переодетые бандиты, в больнице, – начал Проб медленней, нежели раньше, похоже вид отдохнувшего того дал уверенность.
– Что это за бесцеремонность? – он заметно побледнел – кусочек фруктовой массы, очевидно застрявший в зубах или тканях пищевода, сорвался, и пролетев с полметра, шмякнулся в шею.
Тот выдал нечто вроде, но Проб уже успокаивал, «ладно бывает, перебирал накануне фотографии тех лет, сам знаешь». Откуда они все же познакомились, искал ответ Клавенрон, а фоном стояло его имя.
– Будет. Вон, чуть магнитолу не выключил.
– Пока в учреждении? Придет к ужину?
– Пропустил. Везде ходит. Помнишь, мылись в бане, новая помпа упала, ведь даже не брякнул горячего.
– Разговаривает, память, поломал чего?
– Вроде, нет.
– Когда, вчера?
– Снова нет, неделю в больничном свете.
– Столько? И не сказали мне? Получается, когда в воскресенье бряцали – Секст, с ним и такое?
– В прошлое, Клавенрон, не это.
Эхом в ответ интеллигентно кашлянул, потом цапнул внутри – и голова его припала на плечо, а сам завалился мешком картошки в открытый кузов.
– Зачем вообще взяли, разрешите, – домой? – Никон посматривал в водительское, лихо крутя баранку, гнали где-то сто сорок.
– На всякий. Кто там знает. Хватит посматривать невольно, дорогой.
Никон помолчал, нахмурился, и уже не спрашивая, так, глазами через зеркало, прикурил.
– Брось