Поздно возвращались мы в усадьбу. Надышавшись росой, свежестью степи, полевых цветов и трав, осторожно поднимались мы на крыльцо, входили в темную прихожую. И часто заставали Наталью на молитве перед образом Меркурия. Босая, маленькая, поджав руки, стояла она перед ним, шептала что-то, крестилась, низко кланялась ему, не видному в темноте, – и все это так просто, точно беседовала она с кем-то близким, тоже простым, добрым, милостивым.
– Наталья? – тихо окликали мы.
– Я-с? – тихо и просто отзывалась она, прерывая молитву.
– Что же ты не спишь до сих пор?
– Да авось еще в могиле-с наспимся…
Мы садились на коник, раскрывали окно; она стояла, поджав руки. Таинственно мелькали зарницы, озаряя темные горницы; перепел бил где-то далеко в росистой степи. Предостерегающе-тревожно крякала проснувшаяся на пруде утка…
– Гуляли-с?
– Гуляли.
– Что ж, дело молодое. Мы, бывалыча, так-то все ночи напролет прогуливали… Одна заря выгонит, другая загонит…
– Хорошо жилось прежде?
– Хорошо-с…
И наступало долгое молчание.
– Чего это, нянечка, филин кричит? – говорила сестра.
– Не судом кричит-с, пропасти на него нету. Хоть бы из ружья постращать. А то прямо жуть, все думается: либо к беде какой? И все барышню пугает. А она ведь до смерти пуглива!
– А как захворала она?
– Да известно-с: все слезы, слезы, тоска… Потом молиться зачали… Да все лютее с нами, с девками, да все сердитей с братцами…
И, вспоминая арапники, мы спрашивали:
– Не дружно, значит, жили?
– Куда как дружно! А уж особливо после того, как заболели-то оне, как дедушка померли, как вошли в силу молодые господа и женился покойник Петр Петрович. Горячие все были – чистый порох!
– А пороли дворовых часто?
– Этого у нас и в заведенье не было-с. Я как провинилась-то! А и было-то всего-навсего, что приказали Петр Петрович голову мне овечьими ножницами оболванить, затрапезную рубаху надеть да на хутор отправить…
– А чем же ты провинилась?
Но ответ не всегда следовал прямой и скорый. Рассказывала Наталья порою с удивительной прямотой и тщательностью; но порою запиналась, что-то думала; потом легонько вздыхала, и по голосу, не видя лица в сумраке, мы понимали, что она грустно усмехается:
– Да тем и провинилась… Я ведь уже сказывала… Молода-глупа была-с. «Пел на грех, на беду соловей во саду…» А, известно, дело мое было девичье…
Сестра ласково просила ее:
– Ты уж скажи, нянечка, стихи эти до конца.
И Наталья смущалась.
– Это не стихи-с, а песня… Да я ее и не упомню-с теперь.
– Неправда, неправда!
– Ну,