– Я вижу.
– Заткнись!
Это крикнул Пауль.
Он смотрел теперь только на меня, его маленькие кривые зубы были крепко стиснуты. Я невольно вспомнил слова шефа: «Все, что от тебя потребуется, – это терпение». И еще: «Ты будешь гулять по улицам, заходить в аптеки и лавки, бродить по перрону, думать о вечности». Вот и пришла пора думать о вечности.
– Послушайте, – спросил я Роджера, – вы христианин?
– Да, – ответил он, – я католик.
Мормоны неодобрительно переглянулись.
– И аккуратно посещаете воскресные обедни?
– Конечно.
– И искренне верите в рай и ад?
Роджер посмотрел на меня озадаченно:
– Я верю всему, чему учит святая церковь.
– И любите ближних своих, как нам завещал Иисус?
Вытянув шеи, пассажиры и малайцы внимательно прислушивались к нашей беседе.
– Ну да, – подтвердил Роджер.
– Почему же вы преступаете все христианские заповеди?
– Нас вынудили, – возразил малаец. – Нашу страну угнетают.
– Разве это делаем мы, американцы?
Малаец промолчал, зато где-то снаружи послышался рев автомобильного мотора, потом истошно взвыла сирена.
– Это солдаты, – сказал я. – Они окружают поезд.
Теперь все смотрели на малайцев. И надо отдать им должное, услышав про солдат, они сразу повеселели. Роджер даже произнес: «Прекрасно», и шрам на его щеке дрогнул. «Этого мы и хотели». Он добавил еще какое-то словцо, прозвучавшее, возможно, как тодью, но я его не разобрал.
– Иди сюда. – Роджер поманил меня к двери.
Я приблизился, и Пауль незамедлительно привязал меня капроновым шнуром к цепи, на которой, как на растяжках, висели цилиндры со взрывчаткой. Попробуй я вскочить, от нас ничего бы не осталось. Хорошо еще, что я мог сидеть на скамье. Не самое лучшее быть привязанным к взрывному устройству, но все-таки я мог хотя бы сидеть, это утешало.
– Ослабьте узлы, у меня затекут руки.
Пауль засмеялся, но Роджер кивнул, и узлы были ослаблены.
– Пауль! Йооп! – приказал Роджер. – Вы останетесь в вагоне. Если кто-то захочет уйти или сорвать газету с окна, стреляйте без предупреждения.
И увел своих людей в тамбур.
Только сейчас я увидел еще одного человека.
Раньше его скрывала высокая спинка кресла. Но теперь он сидел прямо напротив меня. Он был тощ и нескладен. Плащ, а скорее, длинное пальто, он, свернув, держал на коленях. Больше при нем ничего не было – ни сумки, ни чемодана. На бивера он вовсе не походил. Невыразительный, весь какой-то серый, но не бивер, нет, не бивер.
За окнами ударило несколько выстрелов. Стреляли поверх вагона, ни одна пуля не влетела в салон, но кто-то из малайцев крикнул из тамбура:
– Приведите того, который с усиками!
Пауль рывком сдернул с сиденья усатого франта.
Тот чуть не упал, но все же удержался на ногах. Вид у него был униженный и больной – наверное, он расплачивался