Послание к Коринфянам. Андрей Столяров

поморщившийся от моего выкрика Гриша снова пожал плечами.

      – Не думайте, что мне это нравится, – сдержанно сказал он. – Просто надо считаться с имеющимися реалиями. Политика – это искусство возможного. Помните, вы нас учили? К тому же вовсе не я принимаю решения…

      – Однако именно ты советуешь, что решать, – напомнил я.

      Гриша несколько потоптался, видимо заколебавшись внутренне, покусал поджатые губы, наверное, хотел мне что-то ответить, но в это время распахнулся лифт на противоположной стене вестибюля и оттуда вышел советник президента по вопросам печати. Суховатый аскетический человек, сопровождаемый двумя референтами, мельком глянул на нас и остановился, закуривая, – щелкнул зажигалкой, с видимым наслаждением втянул в себя сигаретный дым; я вдруг заметил грубо раскрашенные косметикой кости черепа, эластичные кожаные подушечки, вклеенные на месте щек, катышки пудры, замазку, которая скрывала швы, слой жирной помады, влажную тушь на ресницах – и стеклянные, видимо искусственные, смявшие тряпочки век глазные яблоки. В подмалевке их проглядывали даже борозды, оставленные волосками кисти, а белки представляли собой поверхность, закрашенную эмалью.

      Он кивнул нам – просто, как случайным знакомым, и пошел через холл с видом человека, обремененного государственными проблемами.

      Охранники у дверей на него даже не покосились.

      Зато Гриша внезапно дернулся и как клещами стиснул мне сгиб локтя.

      Лицо у него порозовело.

      – Вот кто решает, – вязким, сдавленным шепотом сказал он.

      Кажется, я впервые увидел настоящее лицо Гриши Рагозина. Было оно холодным, гладким, с глянцевой натянутой кожей. Глаза у него, как у пресмыкающегося, выступали вперед, и смотрел он тоже как пресмыкающееся – тупо и абсолютно безжалостно. Будто он уже переступил грань жизни и смерти.

      Он сказал, упершись взглядом в согнувшегося к машине советника: