Шел он небыстро, будто давая возможность внимательней осмотреть окружавшую их действительность. Увидеть четкие следы растущего запустенья. Почувствовать гнетущее опустошение от омертвевшего пейзажа. В нем будто еще тлели огоньки прежней жизни: то промелькнет на дороге старый, бетонный столб электропередач, с оборванными лохмотьями кабелей, то вспыхнет фасад милого уютного домика с верандой, затянутой старой лозой винограда. И будь Аластор хоть немного заражен вирусом эгоистичного превосходства, он не преминул бы напомнить: «На расстояние все выглядит иначе, помнишь? А город… вот он. И тут он не так прекрасен, как выглядит с высокой стены». Но он был не таким, и предпочитал, молча двигаться вперед, глотая насыщенный тошнотворным запахом гниющего мусора воздух.
На узкой улице было полно собак: рыжих, черных, с бурыми пятнами и куцыми хвостами. Они казались единственными хозяевами этих мест и чувствовали себя по-нахальному уверенно. Даже при появлении чужаков не бежали и не таились в осмотрительном ожидании – вовсе нет. Спокойно и несколько лениво они продолжали рыться в мусорных навалах, не обращая никакого внимания на приближение людей, будто между ними существовал негласный договор о дружеском нейтралитете. Что ж, если подобное и имело место, то нарушать его, видимо, не собиралась ни одна из сторон, и это действовало успокаивающе. Собак было много, и они определенно могли представлять собой существенную силу, если бы того захотели. Но четвероногие существа были настроены миролюбиво, по крайней мере пока.
Сашка неспешно волочился за Аластором, успевая разглядывать то заросшие плодовыми деревьями дворики, то пыльную полоску мелкого гравия, набитого в землю; он жадно искал признаки жизни, но не находил их. Дворы были пусты и заброшены, дома предоставлены сами себе, а улицы… Но вдруг он невольно вздрогнул. Впереди промелькнул темный силуэт, в котором Сашка усмотрел черты человека. Стоило приглядеться внимательней и сделать несколько шагов навстречу, чтобы убедиться окончательно – да, это действительно был человек. Невысокий, худой, с неряшливой рыжей растительностью на подбородке. Он сидел тихо, опершись на трухлявый забор, в тени дикой вишни, высунув на солнце босые, черные от дорожной пыли, пятки и будто дремал. Лохмотья его представляли собой лишь жалкую пародию на то, что было принято называть одеждой: разодранные серые штаны в огромных латках, грязная замусоленная рубашка, на голове старенькая кепи. Невдалеке стоял еще один, в нелепом