Сарра вздрогнула.
– О, ты слышишь, господин, эти страшные звуки?… Ты слышишь и улыбаешься и – горе мне! – рвешься из моих объятий. Когда зовет рожок, ничто тебя не удержит, а меньше всех твоя рабыня.
– Ты хотела бы, чтоб я вечно слушал кудахтанье хуторских кур? – перебил ее царевич раздраженно. – Прощай! Будь здорова и весела и жди меня…
Сарра выпустила его из объятий и посмотрела на него так жалобно, что наследник смягчился и погладил ее.
– Ну, успокойся… Тебя пугают звуки наших рожков… А разве они в тот раз были плохим предзнаменованием?…
– Господин! Я знаю, они тебя удержат там. Так окажи мне последнюю милость… Я дам тебе, – продолжала она, всхлипывая, – клетку с голубями. Они тут родились и выросли… И вот… как только ты вспомнишь о своей служанке, открой клетку и выпусти одного голубка… Он принесет мне весточку от тебя, а я поцелую его… и приласкаю… А теперь иди!
Царевич обнял ее и направился к ладье, поручив негру, чтоб тот дождался голубей от Сарры и догнал его в челноке.
При появлении наследника затрещали барабаны, завизжали пищалки, и гребцы приветствовали его громкими криками. Очутившись среди солдат, наследник вздохнул всей грудью и потянулся, точно освободившись от пут.
– Ну, – обратился он к Тутмосу, – надоели мне и бабы и евреи… О Осирис! Лучше повели изжарить меня на медленном огне, но не заставляй сидеть на хуторе.
– Да, – поддакнул Тутмос, – любовь, как мед: ее можно отведать, но невозможно в ней купаться. Брр!.. Даже мурашки пробегают по телу, как вспомню, что ты чуть не два месяца провел, питаясь поцелуями ночью, финиками по утрам и ослиным молоком в полдень.
– Сарра очень хорошая девушка, – остановил его царевич.
– Я говорю не о ней, а о ее родичах, которые облепили хутор, как папирус болото. Видишь, вон они смотрят тебе вслед, а может быть, даже шлют прощальные приветствия, – не унимался льстец.
Рамсес с раздражением отвернулся в сторону. Тутмос же игриво подмигнул офицерам, как бы желая дать им понять, что теперь Рамсес не скоро покинет их общество.
Чем дальше продвигались они вверх по реке, тем гуще толпился народ на берегах Нила, тем оживленнее сновали здесь лодки, тем больше плыло цветов, венков и букетов, бросаемых навстречу ладье фараона.
На целую милю за Мемфисом стояли толпы с хоругвями, с изображениями богов и музыкальными инструментами, и слышался гул, напоминавший шум бури.
– А вот и царь! – восторженно воскликнул Тутмос.
Глазам зрителя представилось единственное в своем роде зрелище. Посреди широкой излучины плыла огромная ладья фараона; нос ее был изогнут, как лебединая шея. Справа и слева, словно два огромных крыла, скользили бесчисленные лодки верноподданных, а сзади богатым веером развернулись ладьи сопровождавшей фараона свиты. Все плясали, пели, хлопали в ладоши или бросали цветы навстречу золотистому шатру, на котором развевался черно-голубой флаг – знак присутствия