Был он широкоплеч, плотно сбитый, с массивной головой, сидевшей прямо на туловище. Под темным пиджаком ярко белела светлая рубашка.
– Не возражаете, если я с вами покурю? – спросил незнакомец, кивнув на скамейку.
– Садитесь, места хватит, – ответил Сивалев, отодвигаясь на край. Грузно сев на скамейку, незнакомец глубоко вздохнул и с наслаждением вытянул ноги, обутые в стоптанные сандалии. С минуту он молчал, неподвижно глядя на темное зеркало реки, потом спросил:
– Отдыхать приехали или по делам?
Погруженный в свои мысли, Сивалев ответил не сразу.
– Нет, не отдыхать. Я всего лишь сюда на денек заехал. Праху фронтового друга поклониться. Воевали мы с ним в этих местах.
Незнакомец пытливо посмотрел на Сивалева, потом глухо произнес:
– Понятно. Это святое дело – праху друга поклон принести. Сколько их, фронтовых друзей, здесь осталось! В каждом селе братская могила, да и по сей день без вести пропавших находят.
Анатолий Петрович вздрогнул и вновь почувствовал, как сердце защемила тупая боль.
Сосед вздохнул, помолчал немного, потом с какой-то затаенной обидой продолжал:
– Ведь какие бои были в этих местах! Одно слово – битва! Да и в истории эти бои битвой назвали. Вот только жаль медалью она никакой не отмечена. За Кавказ – есть, за Кенигсберг – есть, за Вену – есть, а вот за Курскую битву – нет. Несправедливо как-то получается. А ведь, пожалуй, мы здесь окончательно фрицу хребет поломали. После Курской он так и не опомнился. С нее ведь и салюты в Москве начались! Значит, стоит эта битва особых отличий!..
Уставший за дорогу Сивалев не очень хотел вступать в разговор с неизвестным ему человеком и просто из вежливости, докуривая сигарету, ответил:
– Да… Бои были здесь жестокие, и многое, конечно, здесь решалось. Вот только мне не довелось в этих боях побывать. В госпиталь попал в первые же дни.
– Надо же? – удивился незнакомец. – А может это и к лучшему. Живы остались. Вот и мне тоже не довелось. На второй день ранен был. И так же, как и вы, товарища хорошего здесь потерял, – с грустью продолжал он, доставая из левого кармана пиджака смятую пачку папирос.
Вытряхнув одну из них, взял ее губами и также левой полез за спичками. Вспыхнувший огонек осветил плотно сжатые губы, широкий, через всю щеку белесый шрам и обрубок правой руки с надвое расщепленной костью. Собравшийся уже было встать Сивалев задержался и, чтобы скрыть свое смущение, вновь достал сигареты. Закурив, тихо спросил:
– А руку где потеряли?
– Здесь и потерял. Возле этой деревни, – кивнув головой в сторону леса, – ответил незнакомец, – Запомнился мне этот день…
…Отведенную на окраине большой дубравы позицию взвод Усачева занял ночью. В темноте, спотыкаясь о выкорчеванные взрывами деревья и сломанные сучья, проваливаясь в воронки и какие-то ямы, чертыхаясь, солдаты начали рыть окопы. Голоса слышались справа, слева и даже впереди,