Вместе с тем, утверждают те же источники, Фермуфис-Батья разрешала Моисею время от времени навещать своих приемных родителей, и потому он никогда не забывал, что является евреем и не раз в годы своего детства и отрочества, имел возможность видеть, как египтяне издеваются над его соплеменниками.
Французский теолог и мистик Эдуард Шюре в своей книге «Великие посвященные» рисует несколько иную картину этого периода жизни Моисея. При этом он отталкивается от все уже упоминавшегося нами труда египетского историка Манефона, утверждавшего, что Моисей был не приемным, а родным сыном дочери фараона, при рождении был назван Хозарсифом и посвящен Озирису, то есть ему предназначено было стать жрецом этого бога.
Следуя общепринятому в конце XIX- начале XX вв. мнению, Шюре относит наибольшие тяготы египетского рабства к эпохе Рамсеса Второго, а сам исход евреев из Египта – соответственно к годам правления его сына фараона Мернепта. Таким образом, у Шюре Моисей-Хозарсиф оказывается внуком Рамсеса и племянником Мернепта. Стоит отметить, что сочинение Манефона дошло до нас в отрывках, а Шюре известен как весьма тенденциозный автор, нередко склонный к спекуляциям. И все же некоторые отрывки его очерка о Моисее заслуживают того, чтобы быть процитированными – хотя бы потому, что представляют собой несколько отличный от еврейского взгляд на биографию этого великого пророка.
«Хозарсиф был небольшого роста[24], вид у него был смиренный и задумчивый; отличительной чертой его наружности был широкий лоб и черные пронизывающие глаза с глубоким и пристальным выражением, вызывающем тревогу. Его прозвали «молчальником», до того он был сосредоточен и так редко он говорил. Разговаривая, он часто заикался, как бы подыскивая слова и как бы боясь выразить свою мысль. Он казался застенчивым, но время от времени, подобно вспышке молнии, великая идея вырывалась у него, оставляя после себя сверкающий след…
…Однажды мать Хозарсифа встретила своего сына в Серапиуме Мемфиса, огромной площади, усеянной обелисками, мавзолеями, большими и малыми храмами, триумфальными пилонами – нечто вроде огромного музея национальной славы под открытым небом, вход в который пролегал по аллее из шестисот сфинксов. Увидев свою царственную мать, жрец склонился до земли и ждал по обычаю, чтобы она первая заговорила с ним.
– Настало для тебя время проникнуть в мистерии Изиды и Озириса, – сказала она. – В течение долгого времени я не увижу тебя, мой сын. Но не забывай никогда, что в тебе – кровь фараонов, и что я – твоя мать… Если ты захочешь, со временем все это будет принадлежать тебе.
Говоря это, она указала на окружающие обелиски, дворцы и весь видимый горизонт.
Улыбка презрения скользнула по лицу Хозарсифа, в обыкновенное время неподвижному, как лик, вылитый из бронзы.
– Ты