Сначала я не понял, о чём идет речь, лишь почувствовал, что чем-то воняет. А потом заметил в углу у дивана кучу говна.
– А ты чего там встал? – вдруг, повернувшись в мою сторону, прокаркала она. – Ну-ка вставай со всеми в ряд и побыстрее.
Я встал вместе со всеми. Она подошла ко мне поближе и уставилась на меня своими глазищами. От неё несло перегаром, как от моего дяди, когда он приходил к нам домой, чтобы попросить у отца в долг. Но самым неприятным в этой ситуации было не это. Её глаза будто имели когти, вцепились в меня и не отпускали.
– Скажи-ка мне, не ты ли это сделал, а? – с язвительной ухмылкой отрывисто произнесла она.
Я помотал головой.
– А почему же тогда пришёл позже всех, позволь узнать?
– Ужинал, Марина Эдуардовна.
– Вы только посмотрите на него! Ужинал он, видите ли! Посмотрите-ка на него!
Она как-то криво ухмыльнулась и сдвинула брови, так, что они стали похожи на английскую букву V.
– А может ты сделал эту гадость до ужина? Что на это скажешь?
– Да это не моё! Я же только что пришёл.
– Ага, знаю я вас. За дуру меня принимаешь? Знаю я вас!
– Ну, честное слово, это не я! Честное пионерское!
– Что?! Да как ты смеешь! – её лицо побагровело от злости. – Такие как ты, вообще, недостойны носить гордое звание «пионер»!
И тут её понесло. Уж не знаю, чем я ей не угодил, но только досталось мне, по-моему, за все прегрешения человеческие. Её глаза ещё крепче вцепились в меня своими длинными зеленовато-пепельными когтями, и как я не старался отвести от них взгляд, они были ко мне беспощадны. Будто съедали заживо. В общем, не вытерпел я и заплакал. А «Крыса» почему-то подумала, что, мол, раз я слезу пустил, значит, виноват на 100%. И пришлось мне убирать эту смердящую кучу за того, кто это сделал. С тех пор в моём мозгу устойчиво укоренилась одна простая формула: «Заревел – пиши пропало».
На ковре из иголок и шишек было не очень удобно, но я лежал, не двигаясь, и повторял как заклинание эту формулу, не известную, наверное, ни одному математику мира.
– Ты труп, ботан. Сегодня вечером жди в гости, я тебя лично так распишу, что родная мать не узнает! – где-то надо мной снова раздался гнусавый голос.
Я замер, чуть дыша, но он прошёл мимо и меня не тронул. Только сумку пнул со всего маха, так что в ней что-то громко звякнуло и, похоже, разбилось. Видимо не хотел связываться, когда вокруг столько свидетелей. И всё же своеобразную «чёрную метку» он мне вручил. А значит, вечером мне уже так легко не отделаться. Я поднялся, кое-как отряхнулся и осмотрел свою поклажу.
– Вот блин, – невольно вырвалось у меня.
Домашнее клубничное варенье из разбитой братом Кабана банки растеклась по вещам, не задев лишь
(к счастью!)
пару сменных трусов. Придётся срочно где-то всё перестирать, ведь завтра должна быть большая торжественная линейка. Ну