«Что хорошо? – Все, что повышает в человеке чувство власти, волю к власти, самую власть.
Что дурно? – Все, что происходит из слабости.
Что есть счастье? – Чувство растущей власти, чувство преодолеваемого противодействия <…>.
Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом.
Что вреднее всякого порока? – Деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым – христианство».
Очевидно, что эта идеология, превозносящая превыше всего ничем не ограниченную власть силы, озабоченную только одной проблемой – приобретением все большей власти и силы, категорически, в каждом пункте противоречила традиционным человеческим ценностям – состраданию, любви, милосердию, ярко выраженным, по крайней мере, в христианстве и исламе. Примат силы над совестью, любовью и состраданием, названными Гитлером вслед за Ницше «химерами», оставался для национал-социалистов краеугольным камнем их идеологии на протяжении всей их недолгой истории, даже несмотря на то, что по конъюнктурным соображениям национал-социалисты находили иногда возможным сотрудничество с церковью.
«Есть две ценности, имеющие преимущество перед другими, в отношении которых уже почти два тысячелетия между Церковью и расой, теологией и верой существует полная противоположность; две ценности, корни которых ведут к воле, и вокруг которых в Европе издавна ведется борьба за господствующее положение: любовь и честь. Обе стремятся к тому, чтобы считаться высшими ценностями: Церкви хотят – как это ни странно звучит – при помощи любви господствовать, нордические же европейцы хотели при помощи чести свободно жить или свободно и с честью умереть.
…почти все, что создало характер нашей