Он слышит, как люди разговаривают, шепчутся, и это – настоящая пытка. Он никуда не может подеваться от чистых, звучащих громче, чем он когда-либо мог представить, звуков. Он не может нормально думать. Не может отфильтровать отдельные звуки. Каждое мгновение его будто гложут миллионы демонов.
А ведь есть еще и запахи. Они окутывают его, накрывают удушающими волнами.
Сильно пахнущие цветы, от которых он кашляет и задыхается.
Гнилостная, трупная вонь, исходящая от мясной лавки в трех кварталах от больницы, где каждый вечер перед закрытием несвежее мясо и кости выбрасывают прямо на улицу.
А еще духи и дезодоранты. Он способен унюхать приближение докторов и медсестер за несколько минут до их прихода, а когда они уходят, еще час чувствует их запах.
Хлопчатобумажные простыни на ощупь кажутся наждачной бумагой. Кончики пальцев постоянно пощипывает, будто они внезапно выросли, а подушечки стали настолько чувствительны, что теперь он по одному лишь прикосновению может понять, что прицепившийся к расческе волос принадлежал пятидесятилетней блондинке.
Все это сопровождается аккомпанементом сердцебиения. Удары множества сердец накладываются друг на друга, стучат, то ускоряясь, то замедляясь, то в страхе, то в возбуждении. Перестук, который никогда не прекращается.
Теперь все вышеперечисленное навсегда с ним.
Его глаза оперируют. Их чистят, отскабливают, режут. В зрачки вставляют иглы, откачивая кровь и гной. Ничего не помогает. После одной из операций Мэтт слышит голос врача. Тот говорит, что глазные нервы Мэтта похожи на разможженные культи жертв автомобильных аварий. Словно в ступоре, Мэтт несколько недель остается прикован к постели, сражаясь со своими обострившимися чувствами и пытаясь отгородиться от сводящих с ума раздражителей.
Он слышит разговоры, доносящиеся с других концов района – словно смотрит невыносимую круглосуточную мыльную оперу. Сотрудница булочной на Тридцать пятой улице постоянно жалуется на своего парня, который ударил ее. В пяти кварталах от больницы секретарша сообщает начальнику, что жена того узнала об их интрижке. А примерно в полутора километрах от Мэтта какой-то ребенок хнычет оттого, что уронил мороженое.
Мэтт не может здраво мыслить. Любые мысли мгновенно тонут в море голосов. Словно тысяча – нет, миллион – безумцев пытаются обратить на себя его внимание.
Затыкать уши не помогает. Мэтт пробовал кричать, чтобы заглушить голоса, но без толку.
В конце концов ему дают успокоительные, и они помогают. Лишь полностью отключившись, он может хоть немного отдохнуть.
В последующие дни его ждет череда посетителей, присутствие которых он ощущает сквозь замутненное болью и лекарствами сознание. Приходит отец. Он чувствует его присутствие рядом столь же отчетливо, как если бы по-прежнему мог видеть его. Чувствует запах виски и страх. Злость и сожаление.
– Мэтт,