К обсуждению этой темы подключился в ноябре 1905 года и М.О. Меньшиков: «Ропот против графа С.Ю. Витте слышишь теперь в большом обществе. Рассчитывали в его лице найти человека сильной воли, решительной, активной, между тем продолжается все та же эра казенных бумаг и казенных слов, и даже тон последних потерял остатки прежней уверенности. ‹…› Так или иначе, общество изумлено и напугано параличом власти, похожим на содействие ее врагам». Далее Меньшиков прибегал к ловкому тактическому приему: выразив мнение, широко распространенное в обществе, он при этом не задевал Витте лично и таким образом смягчал удар, нанесенный Сувориным. Заверяя публику, что продолжает верить в «государственный ум» премьер-министра, публицист писал: «Позволю себе в качестве догадки приписать ему хитроумный план, который, если удастся, назовут, может быть, гениальным, если не удастся – безумным»[172].
Как следствие растерянности графа расценивал его действия и император. Николай II писал своей матери 10 ноября 1905 года: «…Не могу скрыть от тебя некоторого разочарования в Витте. Все думали, что он страшно энергичный и деспотичный человек и что он примется сразу за водворение порядка, прежде всего. Между тем действия кабинета Витте создают странное впечатление какой-то боязни и нерешительности»[173].
В.А. Маклаков видел разгадку поведения Витте в его надеждах на активную поддержку со стороны либеральной общественности[174]. Подобные мысли существовали и в окружении Витте, где, по утверждению чиновника министерства, П.П. Менделеева, считали, что «сокровенным желанием» премьера «было остаться главным исполнительным органом сильной, возможно менее ограниченной верховной власти и вместе с тем пользоваться доверчивой поддержкой русской общественности», и именно в этом была «его ошибка», ибо он хотел «примирить непримиримое»[175].
Чрезмерные надежды Витте возлагал на периодическую печать. Уже на следующий день после издания Манифеста 17 октября он пригласил в свой особняк ее представителей, «находя, что пресса может оказать наиболее существенное влияние на успокоение умов»[176]. Встреча не оправдала ожиданий премьер-министра. Признавая «какой-то особый вид помешательства масс», Сергей Юльевич сделал малоутешительный вывод: «…для меня было ясно, что опереться на прессу невозможно и что пресса совершенно деморализована. Единственные газеты, которые не были деморализованы, – это крайние левые, но пресса эта открыто проповедовала архидемократическую республику ‹…› вся же правая [пресса. – Э.С.] поджала совсем хвост ‹…› замолкла и ожидала, куда судьба