Потеряв много времени, потеряв время бесценное, 1-я армия из Мощинки пошла тою же дорогой обратно к Рудне. Точного намерения не было ни искать неприятеля, чтобы с ним сразиться, ни дожидаться его прибытия, но довольно идти вперед, чтобы князь Багратион присоединился. Лишь армия прибыла к селению Гаврики, где стоял авангард генерал-адъютанта Васильчикова, войска 2-й армии были уже на втором от Смоленска марше и приближались, чтобы занять левое крыло позиции…
В сие самое время князь Багратион получил рапорт генерал-майора Неверовского, что 3 июля неприятель в больших силах весьма напал на него в Красном, где, упорно защищаясь, был он вытеснен, стремительно преследуем, потерпел знатный урон, потерял несколько пушек и отступает к Смоленску. Нерасторопный курьер был сутки в дороге, и неприятеля можно уже было полагать в движении на Смоленск. Во время чтения рапорта слышен был глухой звук выстрелов, и передовые посты известили о сильной канонаде.
Корпусу генерал-лейтенанта Раевского приказано тотчас идти поспешнее к генерал-майору Неверовскому в подкрепление. 2-я армия немедленно пошла к Смоленску, вслед за нею отправилась и 1-я армия. Атаману Платову велено, собрав партии, отойти к селению Приказ-Выдра и там расположиться… В Смоленске было величайшее смятение. Губернатор барон Аш уехал первый, не сделав ни о чем распоряжения, не дав никаких подчиненным наставлений. Все побежало! Исчезли власти, не стало порядка!
Возвращаясь от селения Гаврики, склонил я флигель-адъютанта полковника Кикина вступить в должность дежурного генерала, которую оставил он за болезнью, не принимал за упрямством. Особенная сродная ему наклонность к порядку, необыкновенная деятельность и знание нового порядка дел, при введении коего он находился и сам способствовал образованию дежурства армии, заставили меня искать его, а паче сближение его со мною, когда ни я не привлекателен, ни он не привязчив, давало мне подозрение, что он собственно для меня в том не откажет. Помню даже, что раз упрекал ему равнодушием к беспорядкам, нечувствительностью к общей пользе. Я ничем не тронул его; сыскал его дружбу, и он согласился!
…Ты, преупрямейшее существо, Кикин, которого впоследствии любил я, как брата, которого почитаю честность правил и прекрасное свойство души, поздно начал ты смеяться над моим обращением, поздно странными нашел употребляемые мною в обхождении способы, столько по наружности одинаковые, столько разнообразные по действию. Они и над тобой самим имели действие. Ты не приметил, что впечатление их зависит от различного образа чувств, и если можно мне доказать, что и ты, и Ставраков одинаково понимаете вещи, то соглашусь я, что любезный друг, старый товарищ и почтенный сослуживец одинаково всеми принимаемы и одинаковую цену в чувствах каждого имеют. Чем сблизил я тебя с собою? Обыкновенным умом не привлекают! Конечно, не очаровал приятностью: взгляни мне в рожу, или после собственной твоей кажусь я еще хорошим? И так успел я моим обращением, обыкновенными моими средствами, и Кикин мне брат, а Ставраков сослуживец!
Прощай,