Необходимо отметить внимание К. Хилла к своеобразию социальной структуры политических группировок, составивших «скелет» двух партий и оценку им роли радикального течения в общественной жизни. Он видел прямую связь восстания Монмута 1685 г., подготовленного вигами и получившего поддержку низов, со «старым добрым делом». С его разгромом демократическое движение кончилось и процесс подготовки «вигской революции» не был нарушен этим восстанием, – заключает он[176]. Однако проблема сопричастности «нового радикализма» к его родовым корням середины века не исчезает из поля зрения исследователей, и ее содержание неизбежно потребует в дальнейшем анализа признаков модификации республиканизма с точки зрения идеологии и общественного настроения.
Прежде всего ждет своего решения проблема определения места республиканцев на политической карте в их взаимодействиях с вигами, насколько совместима или несовместима оказалась их идейнополитическая природа с ранним вигизмом, другими словами, оставались ли они антагонистами либералов или находились на периферии их же партии. Отсюда следует необходимость выделения раннего вигизма как определенного и в чем-то уникального этапа в общей истории этой партии. Однозначную позицию занимает Джонс, напрямую связывая республиканцев периода правления Стюартов с левеллерами и республиканцами времен Междуцарствия: «Они были республиканцы и это отличало их от большинства вигов»– настаивает исследователь[177]. Больше того, республиканцы компрометировали вигов своими экстремистскими действиями. Данный подход разделяет Т. Харрис, усматривая истоки образования партий в ситуации, сложившейся еще в 40-е и 50-е годы XVII в.
Отмечая возросший интерес к «эре Реставрации», Харрис в своем понимании содержания термина «партия» предлагает два критерия – наличие определенной идеологии и организации. Поэтому он с осторожностью подходит к партийной идентичности, как вигов, так и тори, однако, это не мешает ему настаивать на более яркой выраженности характерных черт партий в правление Карла II, чем в правление Анны[178]. Джонс полагает, что, несомненно, можно говорить о партиях и даже о «партийной страсти» («rage party») между 1679 и 1681 гг., но рано еще указывать на двухпартийную