– А вот это что? – пухлые губы коснулись белой метки на бедре.
Я весь покрылся мурашками.
– Это пуля.
– Бедненький… – Гражина ласково погладила рукой по волосам и заглянула в глаза. – То было болезне? Больно было?
– Не очень, – ответил я, и, обхватив девушку за плечи, снова перевернул её на спину…
Теперь мне не надо было тратить деньги на гостиницу. Я приезжал, скидывал барахло на местном рынке, покупал «Бейлис», любимый ликер Гражины, букет цветов, какой-нибудь подарок, и ехал к ней. Однажды поймал себя на мысли, что больше хочу оказаться снова в постели с мягким телом польки, чем заработать очередную тысячу баксов на дом. Но о серьёзных отношениях не было и речи. Слишком глубока была рана, нанесенная женушкой. После развода её бесило, что сын явно сильнее любит отца, чем мать, поэтому свидания с ним выбивались со скандалами. В один момент я словно возненавидел всех баб. Но Гражина разговаривала не на русском, поэтому как бы выбивалась в моем подсознании из печального ряда.
Иногда я на целую неделю задерживался в Варшаве. В конце её полька преображалась: из глаз исходил тот особенный свет, который бывает только у влюбленных и полностью удовлетворенных женщин. Она заметно хорошела. Я видел, как на улицах Варшавы на нее оглядываются мужики, и какое-то чувство, похожее на гордость, приплывало ко мне. Но я гнал его прочь. Мне б одного сына поднять, да дом для него достроить. Больше ничего я не желал.
Гражине захотелось поделиться своим женским счастьем с подругами. Она начала устраивать посиделки. Сверкая радостными очами, быстрой скороговоркой рассказывала обо мне; зная, что я уже начинал понимать по-польски, интимные подробности обсуждала на кухне, когда я, умиротворенный хорошим ужином с вином, сонно пялился в телевизор. Я не рассказывал Гражине, что почти все её подруги затевали извечную женскую игру со мной: кто-то вроде невзначай касался ножкой под столом, потом все настойчивее и откровеннее; другие всё говорили глазами, я обнаруживал в кармане пиджака визитные карточки с телефонами, одна напрямую звала к себе во время танца. И лишь однажды я клюнул на эти нехитрые приманки.
Датчанка, давняя подруга Гражины, откровенно елозила своей маленькой ножкой по моим бедрам, потом шепнула: «Приезжай!» И сунула в руку бумажку с адресом в Копенгагене. Грета была хороша: круглолицая, голубоглазая, с широкими бедрами, белыми волосами, чем-то напоминала Агнешку Фальскок из группы «АББА». Их музыка была моей слабостью, и, скорее всего, поэтому я «клюнул».
Я приехал в столицу Дании, быстро разыскал Грету. Потом жил у неё четыре месяца; в Москве была зима, и стройка в Малаховке замерла.
Грета была в восторге, всё время ругала местных мужчин.
– Они все какие-то вялые, с избытком веса, инфантильные и вечно озабоченные собственным здоровьем. А ты – мужик! Меедвеееть! – смешно коверкая русские слова, говорила датчанка.
Мы с ней общались на чудовищной