Клуб Элвиса Пресли. Андрей Тавров

тебе, – ты не знаешь, однако, что была бы твоя жизнь, если бы однажды, когда совсем уже ничего не ждешь или очень устал, а то и хочется забыться и отчаяться от неудач и обид, если бы в этот миг не блеснул бы тебе влажный синий луч прямо в глаза, оживляя их изнутри своим нестерпимым блеском. И, может быть, через миг он опять пропадет, скроется в синей дымке ущелья, и уже не видно будет ни блеска, ни даже морского горизонта с белым корабликом на нем, и все снова подернется серостью и туманом, – но нет, не все. Уже зашел этот луч в твои глаза, словно добежав от какой-то дальней звезды, про которую ты еще не знал, что она твоя, и ты под ней родился для свершений и невозможного, а она тебе послана в этом сестрой и помощником, – уже зашел в глаза луч, и ты уже не такой, как прежде, и готов даже слушать новую музыку и трогать новые ветки, и женские лица, и камни – осторожно, почти не дыша, почти задохнувшись от внимания к необыкновенному их явлению на свете.

      Вот так он пришел, оживил и потом пропал. А теперь ты сам идешь дальше и тычешься в листву и стены, и светишь на них, а в конце жизни кажется, что пропадешь, будто бы попал в закат. Но ты не пропадаешь, а уходишь на время за горизонт, чтобы однажды, выйдя оттуда, блеснуть кому-то другому новым лучом, которым ты сам стал – сверкнуть издали в глаза и в лоб, и зажечь их, и оживить, и открыть заново для другого зрения и нежданных постижений.

      – Эк ведь распогодилось, – сказал Николай, расчехляя трубу.

      – Теперь уже дождей не будет, – ответил Витя. Потом залез в багажник и достал оттуда саксофон. Он подержал его в руках, подумал и слегка дунул в воздух. Воздух принял Витино дыхание, чуть-чуть отозвавшись шорохом.

      – Вот, – сказал Витя, – вот! Вот так надо играть. То самое!

      И он снова дунул в воздух.

      – На кой он вообще нужен, этот сакс? У Паркера своего не было. Он свой все время терял – то в метро нахер забудет, то в гостях. Так вот и надо жить.

      – Паркер помер, когда мультики смотрел по телевизору, – сказал Николай.

      – Ага, легкая смерть, хорошая, – отозвался Витя, рассматривая клапаны инструмента. – А мог ведь загнуться и на бабе. Или еще где.

      – Ты не врубаешься, Витя, – сказал Николай. – Смерть от любви – лучшая смерть на свете.

      – Не думаю, – сказал Витя, – не думаю.

      – Ты просто женщин не понимаешь, – сказал Николай. – Они от тебя уходят.

      – Не думаю, что ты прав, – сказал Витя.

      – Почему это я не прав?

      – Потому что они и от тебя уходят, – сказал Витя.

      – Правильно, – сказал Николай, – они от всех уходят, – даже от миллионеров. Потому что ничего не понимают.

      – А кто понимает? – спросил Витя.

      – Рафаэль понял, – сказал Николай. – Понял и умер на женщине, которую любил.

      – И что? В чем тут заслуга?

      – Это не заслуга, Витя, это – судьба.

      Витя подумал.

      – Не, – сказал он, – умирать надо не на женщине, умирать надо в воздухе.

      И он снова дунул в пространство, и