Или он обманывался и обманывал ее, как осознал под конец жизни, а по-настоящему любил другую?
На фотографиях Ирен часто прижимает к себе кошек, в ее круглом личике с большими глазами тоже есть что-то задумчиво-кошачье, и Катаев писал о ее «кошачьем язычке» (в голодные годы она стала лепить из глины и раскрашивать кошек и диковинных монстриков, которых сестрицы продавали «на толчке». На последней карточке 1927 года, где Ирен, уже лежачая, с лицом, как череп, белая кошка поверх одеяла внимательно щурится в объектив). Рожденная в мае, она считала сирень своим цветком. «За то, что май тебя крестил / И дал сиреневое имя…» – писал Катаев, а в другом стихотворении (журнал «Жизнь», 1918, № 1, июнь) объяснялся так:
Твое сиреневое имя
В душе как тайну берегу.
Иду тропинками глухими,
Твое сиреневое имя
Пишу под ветками сквозными
Дрожащим стэком на снегу…
В ее записной книжке было немало его стихотворных посвящений (некоторые печатались в одесских газетах и даже столичных журналах), но она писала и сама. Вот, к примеру, стихотворение «Поэту – от девочки с сиреневым именем»: адресат назван «возлюбленным», но как будто бы для размера, такое впечатление, что мог бы называться и «влюбленным»:
Из сиреневой душистой неги
Я сплету причудливый букет
И тебе его в окошко брошу –
Получай, возлюбленный поэт!
Отряхнись скорей от сонной лени
И, вдыхая запах, – вспоминай:
Это та – чье имя из сирени
Сплел тебе, для счастья, звонкий май.
Читая эти стихи, вспоминаешь катаевское наблюдение – в ней было много снисходительного и повелительного, от отца. Губы для выговора, а не для поцелуя…
Уйдя на фронт Первой мировой, Катаев попал под протекцию ее отца (служил в его артиллерийской бригаде) и неустанно слал ей письма, несколько раз наведываясь в Одессу с разрешения генерала. В это же время в журнале «Театр и кино» (1916) появляется его стихотворение «К ногам Люли Шамраевской» (и ей тоже он слал письма из «действующей армии»).
В 1916–1917 годах он учился в Одесском пехотном училище и снова мог постоянно видеться с Ирен. Потом были очередное отбытие на фронт, ранение, возвращение – они порвали в конце 1918-го – начале 1919 года, и большой вопрос, что их связывало, кроме строчек и рифм («Когда впивая влажными губами мой поцелуй, / Ты вздрогнешь, как лоза…» – сулил он).
Что их развело?
Прежняя социальная иерархия обвалилась. В 1919-м Одессу взяли красные… Потом откатили. В 1920-м вернулись окончательно. Приходилось приноравливаться.
А не был ли этот роман с самого начала выдуманным? Для Ирен – «лишний поклонник», для Валентина – романтика странствующего рыцаря.
Все-таки, видимо, чувство было, ведь была же тоска несовпадения, вспоминает же он ночное объяснение, после чего, отвергнутый, до рассвета просидел на берегу моря на шаланде, перевернутой дном кверху:
И ныло от тоски все существо