Я неспешно побрел в сторону доков полюбоваться на океанские суда, выстроившиеся в ряд, словно посаженные на цепь сторожевые псы. Тихо, как в гробу. Снег, сверкающий слюдяным блеском, налип на снасти, и они свисали как хлопчатобумажная пряжа. Во всей этой картине присутствовала какая-то призрачность.
Взяв курс на Высоты, я завернул в квартал, где обитали иностранцы. Здесь чувствовалась не то что призрачность, а какая-то мертвенность. Даже веяние рождественского духа не могло оживить эти хижины и лачуги и придать им вид человеческого жилья. А кому какое дело? Они ведь варвары – большинство из них: грязные арабы, узкоглазые чинки, индусы, черномазые… Навстречу – какой-то парень, по виду араб. На нем светлые штаны из хлопчатобумажной саржи, помятая скуфейка на голове и стоптанные шлепанцы на босу ногу. «Хвала Аллаху!» – пробормотал я на всякий случай, поравнявшись с ним. Чуть дальше я наткнулся на двух пьяных мексиканцев, которые выясняли отношения, тщетно пытаясь попасть друг другу кулаком в глаз. Их подначивала местная шпана – ватага маленьких оборвышей. «Врежь ему еще! По харе, по харе!» В довершение всего из черного хода затрапезного салуна на чистый, ясный солнечный свет сверкающего белизной рождественского утра вываливается парочка невообразимо грязных шлюх. Одна наклонилась подтянуть чулки и, потеряв равновесие, рухнула лицом в грязь; другая посмотрела на нее в пьяном недоумении и как была в одной туфле, так и зашкандыбала дальше, мурлыча песенку и пригарцовывая в такт босой ногой.
Да, славный выдался денек! Ясный, свежий, бодрящий. Если бы еще это было не Рождество! Интересно, собрались они уже или нет? Я воспрял духом. Ладно, переживем, подумал я, только бы эти халды ничего не отчудили. В голове проносятся всякие завиральные идеи – лапша, которую мне предстоит навешать предкам, чтобы они поменьше за нас переживали. Спросят, к примеру: «Ну как, много написал за эти дни?» – а я им: «Еще бы! Одних рассказов накропал больше дюжины. Мона не даст соврать». – «А что Мона – довольна ли она своей работой?» (Забыл. Знают они, где она работает, или нет? Что ж я им в прошлый раз-то наплел?) Что до Стаси, то черт его знает, чем тут козырнуть. Тем, что она старая подруга Моны, что ли? В школе вместе учились. Художница.
Захожу, а там Стася, обливаясь слезами, пытается втиснуть ноги в туфли на высоких каблуках. По пояс голая, нечесаная, в белой, бог знает откуда взявшейся нижней юбчонке с болтающимися резинками для чулок.
– Они все равно мне не налезут, – стонала она. – Ну зачем мне туда идти?
Для Моны вся эта суета со сборами – сплошное развлечение. По всему полу разбросаны наряды, шпильки, гребни.
– А тебе и не придется ходить, – уговаривала она, – мы возьмем такси.
– Шляпу тоже надевать?
– Там видно будет, радость моя.
Я попытался помочь, но только напортил.
– Да оставь ты нас в покое! – взмолились они.
Пришлось засесть в углу и наблюдать за их возней со стороны. Одним глазом поглядывая