Николай отчетливо понимал, – отныне он предоставлен сам себе. Зная, что беспомощного, бесполезного для остальных людей калеку ожидает неминуемая гибель в жестких условиях непрекращающейся борьбы за выживание, он инстинктивно, как утопающий за соломинку ухватился за призрачную надежду, зародившуюся в последние дни.
Если б не ранение и долгий период вынужденного бездействия, когда работал только разум, он никогда бы не пришел к парадоксальному с точки зрения традиционных взглядов выводу: расположенными вокруг машинами раньше управляли люди. Это вселяло страх и надежду.
С трудом подтянувшись, он кое-как вскарабкался в кресло.
Пальцы по-прежнему дрожали, физические усилия после долгой неподвижности давались с неимоверным трудом, нагое тело, не смотря на холод, покрылось липкой испариной.
Откинувшись на податливую, мягкую спинку с удобным подголовником, он некоторое время сидел, приходя в себя после совершенных усилий.
Наконец разноцветные искры перестали мельтешить перед глазами, непроизвольная дрожь понемногу улеглась, оставив ощущение ломоты в ослабевших от долгой неподвижности мускулах.
Сколько дней Астафьев смотрел на этот стол, предвкушая минуту, когда сможет, наконец, сесть в кресло, и…
Он протянул руку, сдвинул листы пластбумаги, освобождая из-под них странный предмет, уголок которого долго терзал его воображение.
Серый ничем не примечательный прямоугольник, размером с человеческую ладонь.
Николай перевернул его, сдул пыль, с замиранием сердца наблюдая, как свет упал на матовую поверхность, преломился, и тонкая пластина внезапно приобрела объем, открывая взгляду навек запечатленное изображение молодой улыбающейся женщины.
Френку от Катрин.
Его внезапно бросило в жар.
Ник смотрел в удивительные, живые черты незнакомой женщины, понимая, что никогда не видел такого нежного открытого взгляда; ямочки на щеках, счастливая улыбка, длинные вьющиеся волосы, – все это создавало нереальный, потусторонний образ… Астафьев сидел, будто завороженный, и смотрел на голографический снимок, который сказал ему все, дал интуитивный ответ на большинство казавшихся неразрешимыми вопросов: да, была иная жизнь, смысл которой не сводился к количеству убитых ксеноморфов, – он играл на губах незнакомки недоступным пониманию счастьем.
Николай забыл про холод и дрожь.
Он невольно вспоминал свой небогатый опыт общения с представительницами противоположного пола: образы современниц, суровые, неприветливые накладывались на снимок, словно гротескные, ломающиеся тени, и в голову вдруг пришла ясная, осознанная мысль: их борьба, лишения, схватки с чужими, – это не жизнь, а уродливый отголосок прошлого…
Нервное перевозбуждение постепенно прошло, сменяясь глухой депрессией.
Тела коснулась прохлада, быстро превратившаяся