– Опять они под столом, – вздыхали соседки, – и как не надоест, честное слово…
– Ну их к богу, – шептала Маша. – Пусть себе киснут, старые гориллы, а мы еще с тобой поживем.
Верочка охотно соглашалась еще пожить. Много еще в ней было молодости, жизнелюбия, любопытства. Тут, под столом, они шутили, вспоминали глупые анекдоты (тем и хороши, что глупые!), рассказывали о своем прошлом куцее оно было, маленькое, а впереди – необъятность! Маша была сирота, росла в бедности, у чужих людей плохо ее кормили и мало, навсегда полюбила хлеб. Ничего не боялась, ничем не была никому обязана, только самой себе. Свою профессию любила до страсти. К болезням относилась как к людям. Могла сказать про какую-нибудь прободную язву: «Я люблю это заболевание». Совершенно пламенная была в ней гордость: «Я?! Ну, нет!» Верочка этого не понимала – где любовь, там гордости нет, – но вчуже уважала, побаивалась. Вообще на Машу она смотрела с доброжелательной завистью, вроде как на несбывшуюся себя. Многое ей было трудно понять.
Ты его очень любила? – спрашивала она шепотом, придерживая рукой сползающую скатерку.
– Казалось, что очень. Теперь думаю – не очень. «Пленной мысли раздраженье», – как сказал какой-то поэт.
– Какой поэт?
– Черт его знает. Классик.
– А он тебя любил?
– Кто? Муж или классик?
– Конечно, муж.
– Говорил, что очень. Я верила. Теперь думаю – врал.
– И не страшно тебе остаться одной?
– Мне?! Да я всю жизнь одна. Страшно не одной быть, а обремененной. Неужели я себя одну не прокормлю?
– Смелая ты, Маша.
– Какое – смелая! Типичная баба – трусиха и эгоистка. Была бы смелой, ребенка бы оставила: пускай развод, пускай условия – небось вырастет. А ты почему не оставила?
– Муж не хотел.
– По материальным условиям?
– Вроде. Он военный. Жизнь кочевая, сегодня – здесь, завтра – там. Ребенок в такой жизни ни к чему. А если война?
Верочка повторяла слова Александра Ивановича, но здесь, под столом, они звучали хило, неубедительно.
– Гм-гм, – отзывалась Маша. – А любишь его?
– Очень…
– Это-то и плохо. А я бы на твоем месте оставила. Пускай кочевая жизнь – взяла ребенка и поехала…
– Я тоже так думала. Он не хотел.
– А он у тебя не сволочь? По совместительству.
– Что ты, Маша! – ужаснулась Верочка. – Он прекрасный, замечательный человек. Если бы ты знала…
Перед нею плыли картины их любви. Как он взял ее за руку, как сказал… Как покачнулись стены… Какое у него было благородное, сверкающее, да, сверкающее лицо… Ничего этого нельзя было объяснить Маше.
– Ну-ну, – соглашалась Маша, – люби…
За несколько дней в больнице Верочка с Машей сблизились той скороспелой, но подлинной близостью, которая