Гасима с бранью перенесли на седельную подушку лучшего ездока, и мы медленно двинулись вперед.
Через час мы присоединились к Насиру и Несибу. Несиб сердился на меня за то, что я из прихоти подверг опасности жизнь Ауды и свою собственную. Ему был ясен мой расчет, что они вернутся за мной. Насир же чувствовал стыд за свою недостаточную осторожность, над которой в дальнейшем Ауда подтрунивал, противопоставляя солидарность людей пустыни эгоизму горожанина.
Это маленькое приключение отняло у нас несколько часов, и остальная часть дня казалась не такой длинной, хотя зной и усилился. Мы ехали плоской и ровной дорогой до пяти часов дня, когда мы увидали впереди низкие валы и немного погодя очутились в сравнительно покойном убежище меж песчаных холмов, заросших скудным тамариском. Это были сирханские холмы Касима.
Кусты и дюна задерживали ветер, солнце заходило, и мягкий вечер опускался на нас, окрасив все в красный цвет. Поэтому я записал в своем дневнике, что Сирхан – прекрасное место.
Не имея ни глотка воды, мы, разумеется, ничего не ели, – нам предстояла ночь воздержания. Но уверенность в том, что завтра мы напьемся досыта, дала нам возможность легко уснуть, лежа на животе, чтобы он не пучился от голода.
На следующее утро мы пустились по откосам через целый ряд вершин, отстоящих в трех милях друг от друга. В восемь часов мы, наконец, спешились у колодцев Арфаджи. Повсюду вокруг нас сладко благоухали кусты. Колодцы без ограды имели глубину в восемнадцать футов. Вода из них была солоновата на вкус и с сильным душистым запахом. Мы нашли ее превосходной, и так как повсюду росла зелень, пригодная в пищу для верблюдов, мы решили остаться здесь на день.
Пиршества арабских племен
На следующее утро мы совершили быстрый пятичасовой переход (наши верблюды были полны сил после вчерашнего отдыха) к оазису из хилых пальм с разбросанной вокруг зеленью тамариска. Вода, имевшаяся в изобилии, казалась вкуснее, чем в Арфадже. Все же и она оказалась «сирханской водой», которая казалась сносной вначале, но после двухдневного сохранения в закрытом сосуде приобретала отвратительный запах и вкус, делавшие ее непригодной.
Нам действительно надоел Вади-Сирхан, хотя Несиб и Зеки все еще обдумывали планы улучшения и культивирования здешних мест для арабского правительства, когда последнее будет образовано. Подобное неумеренное воображение являлось типичным для сирийцев, легко убеждавших себя в осуществлении их планов и так же легко и охотно сваливавших свою ответственность за их невыполнение на других.
– Зеки, – сказал я однажды, – твой верблюд весь в чесотке.
– Да, – печально согласился он, – вечером, когда солнце сядет, мы смажем его кожу мазью.
В следующий