– Передайте государю, что я чувствую себя превосходно. Навещать меня как болящую нет надобности. Я сама выйду к обеду, пусть его величество не тревожится.
Промельк разочарования в темных глазах Загряжской доставил ей мимолетное удовольствие и придал силы. И все же Елизавета чувствовала себя физически слабой, настолько, что едва смогла подняться. Но она вспомнила черные кудри, которые накручивала на палец, вспомнила, как длинные ресницы щекотали ей щеку, как она смеялась в его целующие губы... И засмеялась снова. Что бы с ней ни произошло, как бы ни был жесток и равнодушен муж, как бы ни изощрялась Катрин и ни ломало нездоровье, сколько бы ни сплетничали приближенные – никто и ничто не сможет отнять у нее блаженных воспоминаний о минувшей ночи и череде других подобных же ночей, о том счастливейшем, лучшем в ее жизни времени, когда все это началось для нее...
– Ваше высочество... – Катрин присела перед братом.
Константин пожал плечами. Оно конечно, noblesse oblige,[5] и все такое, но эти церемонии, которые порой начинали разводить сестры, его порядком раздражали. Таким же и покойный батюшка был, от него девчонки глупостей нахватались. С матушкой и старшим братом проще. Императора Константин вообще Сашкой зовет, и ничего. Разумеется, не прилюдно – прилюдно он и сам не Костя, не Котька, не Константин даже, а великий князь Константин Павлович. Но сестрицы любили все эти приседания вокруг себя, особенно великая княжна Екатерина Павловна, а попросту – Катрин. Даже когда брат Александр писал ей, то всегда обращался на «вы». Однако письма эти были как раз из тех, где обращение на «ты» выглядело бы куда уместней...
Однажды Константин зашел в его кабинет и увидел на столе кругом измаранный чернилами листок – brouillon[6].
Александр все свои письма с брульонами писал, хотя давненько канули в Лету те постылые времена, когда над юными великими князьями вечно нависал учитель французской грамматики. Константину сразу бросились в глаза слова весьма нежные и пылкие:
«Прощайте, очарование моих очей, владычица моего сердца, светоч века, чудо природы, а лучше – Бизям Бизямовна с приплюснутым носиком...»
Константин вскинул брови. Прозвище Бизям Бизямовны носила в семье Катрин. Значит, Сашка писал ей. Ну что ж, всем известно: Катрин обожает брата, а он обожает, когда обожают его. И всегда готов ответить привязанностью на привязанность.
Константин скользнул взглядом по письму дальше:
«Что поделывает ваш дорогой носик? Мне так приятно прижиматься к нему и целовать его!»
Он хмыкнул. Носик у Катрин и вправду забавный. На самом деле она была такой же курносой, как сам Константин (в батюшку удались!), однако этот дурацкий нос придает Константину, прямо скажем, хамский вид, а Катринку делает очаровательной и дерзкой, задиристой такой! Надо полагать, что Александру, который явился на свет с античным профилем и зрит такой же профиль ежедневно у своей супруги, порой надоедает совершенство и хочется чего-нибудь