– Ave Caesar, morituri te salutant!
Не слышат. На царственных ликах маски упоения великими победами. Вокруг – императорская гвардия, отгоняющая мечами и щитами всех, кто не похож на ликующую толпу.
– Ave Caesar…
3. Почему я не уехал?
Сакраментальный вопрос. Этот вопрос мне задавали многие, даже крупные персоны из государственной администрации. «С Вашим именем, с Вашим владением языками, с Вашим обилием международных контактов, что Вас удерживает в этой нищете и в безнадеге?» Когда казалось, уезжают все, кто может. Brain drain проносился ураганом по российской науке и уносил самых сильных, самых способных, потенциальных нобелевских лауреатов. Я был близок к тому, чтобы уехать, когда вышел из тюрьмы и лагеря в 1982 году и меня никуда не брали на работу. Но не уехал. Не остался за границей и потом, когда не раз выезжал преподавать в университетах Европы и США. Почему?
По многим причинам, которые, возможно, представляют интерес для тех, кто решает сейчас для себя этот вопрос, и для тех, кого заботит опустошение русской науки.
Все эти причины, на мой взгляд, сводятся к двум: привязанность к родине (я избегаю затасканного слова «патриотизм») и опасения не добиться успеха на чужбине. Рассмотрим сначала второй комплекс причин.
Не нужен мне берег турецкий. Прежде всего, я в пожилом возрасте. У нас можно работать и получать зарплату и после 80, все зависит от благорасположения начальства, а в Европе кто бы ты ни был, стукнуло 65 – выходи на пенсию. Конечно, там пенсия очень близка к зарплате, позволяет жить. Но чтобы ее заработать, нужно трудиться много десятилетий – естественно, там. Что уже невозможно.
Это, разумеется, не относится к молодым. Им этот «запрет на работу» не грозит. Но вступает в силу другая трудность. Все интересные вакансии либо заняты своими, местными кадрами, либо присмотрены своими, которые долго ждали их освобождения. А тут является чужой и претендует. Его пропустят, только если он обладает исключительными и всем очевидными знаниями, совершенно дефицитными. А это обычно бывает как раз у пожилых, у молодых же встречается только в случае острого спроса на некую профессию, наличествующую у приезжего и дефицитную у своих. Так что стоит ехать, лишь если уже заготовлено место, – по приглашению.
Далее, есть препятствие, важное для гуманитариев. Уровень владения языками, которые я знаю, не сравнится по возможностям с уровнем владения моим родным русским. На нем я могу выразить тончайшие оттенки мысли и чувств, мне доступно все его богатство. На других языках я не столь свободен. Более того, на русском я обращаюсь к людям, чувства и мысли которых я хорошо понимаю (даже если с ними не согласен) и которые понимают меня. Достичь этого понимания с иностранной аудиторией гораздо сложнее. Именно, «мы говорим на разных языках» – в обоих смыслах: в буквальном и в переносном. Там не важны многие наши проблемы, а мне чужды и неинтересны многие их проблемы. Поэтому,