Грехи и мифы Патриарших прудов. Татьяна Степанова

втиснулись за освободившийся двухместный стол: Грета и Пелопея сели на диванчик, тесно прижавшись друг к другу, Гаврила устроился напротив, на стуле. И Пелопея подумала: вот это то, что нужно, отсюда не хочется уходить.

      Она пыталась вспомнить «Вильямс» до… Ну, до того момента, как все стало для нее словно с чистого листа. Конечно, она бывала здесь прежде, и множество раз. Но, может, тайная прелесть потери памяти и состоит в том, что знакомые прежде места не узнаешь, а словно открываешь заново. И не с чем сравнить свои впечатления, потому что они девственно новы, порой пугающе, остро новы.

      Гомон, шум, музыка долбит по мозгам и ушам, низкий потолок, смех, чад и ароматы жаркого с большой открытой кухни в центре маленького зала. Кухня доминирует на всем пространстве, являя собой этакий бесплатный аттракцион, где орудуют уже уработавшиеся вусмерть от наплыва клиентов, но улыбающиеся, ловкие как дьяволы повара и поварята. Шинкуют огромными ножами на деревянных досках, месят, жарят, словно грешников в аду, на гриле и на сковородах заказанных «осьминогов по-галисийски». Колют лед в серебряных тазиках для коктейлей, заваривают пышущие паром ароматические чаи и развлекают своим поварским искусством обалдевших от избытка впечатлений лохов-туристов.

      Гаврила читает меню и спрашивает что-то – в шуме Пелопея не слышит брата. Гаврила в эту субботу с линзами в глазах вместо очков. Он все никак не может решить, что лучше – очки или линзы. Когда Гаврила с линзами, Пелопее кажется, будто его лицу чего-то не хватает, что оно слишком юное и словно незавершенное – глаза красивые, но подбородок безвольный. Когда он приезжает в очках, то, кажется, наоборот – они старят его, еле держатся на носу и то и дело сползают к самому кончику.

      Порой в глазах Гаврилы – острая жалость. Пелопея читает его взгляд – острая жалость к ней. Острая, как кинжал. У Гаврилы болит сердце, и он все никак не может успокоиться. Не может принять того, что с ней случилось. Он заказывает филе миньон для Пелопеи, зная, что она предпочтет всему мясо, брускету с крабом для себя и манералку для Греты.

      Грета ничего не ест. Мама тревожится, что у нее развиваются признаки анорексии. Грета говорит: все это чушь. Она просто худеет ради фигуры. Грете исполнилось восемнадцать, и она действительно похудела, нет, отощала как мощи. Она стала до такой степени худой, что создается впечатление, будто она вся состоит из острых углов – локти, ключицы, коленки тоненьких ножек, острые как бритва скулы, острый нос, острый треугольный подбородок. И взгляд тоже острый и порой колючий.