В подземном царстве. Вацлав Воровский

черноземного помещика, а хвост похож на нагайку.

      Пуришкевичевская голова все время беспокойно вертится, по временам извергает ругательства или показывает язык.

      Буренинская голова старчески трясется, беспрерывно ворчит и брызжет слюной.

      Меньшиковская голова слегка приподнята и молитвенно наклонена на бок, глаза закачены, губы шевелятся, что-то шепчут, а из угла рта беспрерывно течет какая-то зеленая жидкость.

      Налево от стола судей место защитника.

      И – о, диавольское наваждение! – здесь сидит тоже Меньшиков. Тот же самый Меньшиков, с тою же молитвенно-лицемерно-предательской рожицей. Сидит, перебирает четки, и губы его так же тихо шевелятся, нашептывая не то молитву, не то донос.

      Два молодца с резинами за поясом, отмеченные клеймом, вводят подсудимого.

      Это известный им понаслышке еретик, продавшийся антихристу, какой-то граф Лев Толстой из Ясной Поляны.

      – Господа судьи и адский народ, – сказал торжественным голосом Минос, – ввиду восьмидесятилетия подсудимого, мы должны взвесить на весах правосудия…

      – Военного! – крикнула голова Пуришкевича.

      – Конечно… конечно, – поправился Минос.

      В глубине раздалось рукоплескание трех миллионов пар рук[3].

      – Итак, – продолжал Минос, – мы должны взвесить на весах военного правосудия добродетели и пороки подсудимого, дабы решить, введем ли мы его в национальный пантеон…